Книга красная волчица читать онлайн. Весьёгонская волчица

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Марина Кистяева
Страсть волчицы

Он учуял её запах, когда она ещё была далеко.

Волнующий.

Сводящий с ума.

Мужчина приглушенно застонал и прикрыл глаза. Потом резко распахнул их, поднялся на ноги и направился к камину, где догорали поленья.

Он планировал лечь спать, и не ждал её появления.

Она пришла снова….

Как он ей и говорил.

Губы мужчины дрогнули в ухмылке. Глупая девчонка. Сама не знает, что творит. Считает, что сможет переиграть его. А главное, открыто об этом заявляет. Что ж…. Он принял её правила игры. Ради её тела.

Всевышняя Луна! Какое у неё тело….

Захар и помыслить не мог, что женщина может иметь подобное тело. Совершенное. Созданное для него.

За свою долгую жизнь он видел сотни раздетых женщин. И каждая из них билась в судорогах оргазма от его ласк. Ему нравились разные женщины. Высокие и малышки, худенькие и в теле, смуглые и отличающиеся белизной кожи. Он не делал разделения между ними. Если он хотел женщину, он брал её.

Обычно без долгих ухаживаний, без букетно-конфетного периода.

Просто приходил и брал.

И каждая оставалась довольна.

Но ни у одной из прежних женщин он не встречал столь совершенных пропорций.

Агата была среднего роста, с длинными ногами, высокой полной грудью, тонкой талией и крутыми бедрами. Она была сама страсть. Походка вызывающая, от бедра. Глаза – карие, смотрящие на мир с насмешкой и превосходством. Губы – полные, насыщенного розового цвета. Волосы цвета золота довершали картину.

Когда Захар увидел её в доме альфы, подумал – любовница. В обтягивающем черном трико и кожаном корсете, она выглядела очень вызывающе. Захару сразу же захотелось нагнуть её и взять.

Прямо там, в доме альфы Северной стаи. На ковре. Без прелюдий.

С такими, как она, так и надо.

Он даже решил, что отобьет её у альфы. Ему альфа отказать не посмеет.

Каково же было его удивление, когда Игнат представил её, как единственную дочь, и шутливо посетовал, что с её характером она может смело занять его место после кончины. Стая под её руководством будет и дальше процветать.

Захар усмехнулся. Он относился к числу неисправимых шовинистов, и считал, что женщина должна находиться под мужчиной.

И никак иначе.

Агат прочла это в его глазах, и её, карие, хищно вспыхнули.

Она молча бросила ему вызов.

И Захар принял его.

В тот день она ещё не знала, с кем связалась.

И он не знал….

Она приближалась. Её запах усиливался, и у Захара засосало под ложечкой. Скоро она снова станет его. Снова. Как в прошлый раз. И не иначе.

Подкинув поленьев в камин, он прошёл на кухню, спустился в погребок и приготовил бутылку белого вина. Знал, что она предпочитает красное. Но он-то любил белое.

Снова вернулся в главный зал и опустился в кресло.

И стал ждать.

Ждать пришлось не долго.

С его сверхобонянием даже для оборотней он мог учуять любого человека или зверя за несколько километров.

Она была не исключением.

Он точно видел, как она бежит крупными прыжками, как преодолевает расстояние, разделяющее их. Как остановится не добегая его дома. Постарается восстановить дыхание.

А потом задержится у порога, и в её глазах мелькнет сомнение….

Не уйти ли снова в ночь….

Не убежать ли снова в ночь.

Агата стояла на крыльце небольшой веранды и сжимала кулаки. Что она тут делает? Зачем снова прибежала к нему?!

Её грудь шумно поднималась и опускалась.

Как же она ненавидела себя за слабость. Но сильнее она ненавидела его. Как же она его ненавидела!!! Кто бы только знал! С появлением этого Древнего её жизнь изменилась, пошла кувырком. Она чувствовала себя загнанной, и ничего не могла поделать с этим удушающим ощущением.

Захар был сильнее её отца. Сильнее всех живущих оборотней. Он был Древним.

Легендой.

Почти мифом.

Он пришёл из ниоткуда и поселился в их краях. Агата сжимала зубы от злости. Почему он не прошёл мимо? Почему не выбрал другую стаю?

Тогда бы она не стала зависимой, не стала унижаться, прибегая к нему.

Он ясно дал понять – если она хочет его, то должна будет всегда делать первый шаг сама.

Агата бы и сделала. Ей не впервой покорять мужчин. Она свободная волчица, дочь своего отца. Если ей нравился мужчина, она не видела ничего зазорного в том, чтобы сообщить ему об этом. И сгореть в огне страсти. Повстречаться некоторое время, а потом полюбовно расстаться. Без обязательств. Без будущего. Нормальные современные отношения.

С Захаром всё было иначе. Он заставлял её прогибаться. Показывал на место, которое по его домостроенному мнению должна занимать женщина.

И это место было одно.

Агату затрясло. С каким бы удовольствием она вцепилась ему в глотку! Пустила его кровь! Уничтожила! Никогда не замечала за собой кровожадности, а тут….

Убила бы, если смогла!

Но мерзавец силен. Отец сказал, что он самый сильный из всех живущих оборотней.

Самым страшным было другое.

Она безумно его хотела. Хотела так, как никого и никогда.

Что он делал с ней…с её телом…. Полная Луна, что он делал….

Агата мотнула головой, отчего её прямые светлые волосы разметались по плечам, и распахнула входную дверь.

Захар стоял к ней спиной. Смотрел на огонь. Он не обернулся, не пошевелился. Как стоял, так и продолжил стоять.

У Агаты оборвалось сердце. До чего же он хорош….Невероятно хорош. Настоящий зверь. Сильный.

И властный.

Она сглотнула подступивший к горлу ком, и прищурила глаза.

Он снова дает понять, что он хозяин их отношений.

Агата хотела уже возмутиться и сказать, что-нибудь нагло-пахабное, когда услышала его спокойное:

– Я говорил тебе, в каком виде ты можешь входить в мой дом?

Агата вздрогнула и снова шумно сглотнула.

– Почему тогда ты посмела войти одетой?

Тело Агаты завибрировало. Да как он смеет!.. Снова отдает приказы!

– Раздевайся или уходи.

У него всё очень просто. Или одно, или второе. А у неё нутро выворачивает от желания и неудовлетворенной страсти. Конечно, можно уйти, можно отправиться в первый попавшийся кабак и….И что? Выискивать среди постояльцев мужчину, отдаленно напоминающего Древнего? Допустим,

конец ознакомительного фрагмента

© Колычев В., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

Часть первая

Глава 1

Светлые облака выстроились по небу в линию, по которой, как по дороге, промчался гигантский автомобиль. Или же там пронеслась колесница богов на резиновых колесах, оставив след протекторов на призрачном мосту. Может, это пролетел по небу солнечный шар, который сейчас катился по настоящему мосту, переброшенному через шоссейную дорогу?..

Он ехал на машине, Валя держала его под руку, головой касаясь плеча. Она влюбленно жалась к нему. Антон чувствовал тепло ее тела. Он ее любил, и она была от него без ума. Машина мчалась по дороге жизни, к будущему, где были он и она. Впереди у них целая вечность. Герман забыт, остался в прошлом. Валя никогда не любила его, ей нужен был только Антон. Герман получил отставку, пусть он катится колбаской…

Солнечный шар вдруг остановился на мосту. Это произошло как раз в тот момент, когда они проезжали под ним. Солнце своей тяжестью обвалило мост и обрушилось на машину!..

Антон открыл глаза, и из его груди вырвался вздох облегчения. Нет никакого солнца, оно исчезло вместе с ночным кошмаром. Да и Вали тоже нет, дома она осталась. А в постели молодая любовница.

Женя лежала на боку спиной к нему. И сама она симпатичная, и тело у нее роскошное. Молодое, стройное, упругое. Только нет почему-то желания прижаться к ней, нежно обнять.

Валя уже не молодая, ей далеко за сорок. Антон еще старше, на целых четыре года, пятьдесят лет ему. Стариком он себя не чувствует, но понимает, что жизнь потихонечку заканчивается. Тикают часики, уходит время.

Антон хватается за него, но бесполезно. Одну любовницу завел, другую. И что, вернул этим себе молодость? Напротив, болячки вдруг полезли. Поджелудочная ноет, печень пошаливает, а еще в легких болезненная тяжесть. Совесть его мучает. Может, поэтому организм и разбалансировался? Грехи камнем давят на грудь, отсюда и кошмары.

Он поднялся с кровати, а Женя даже не шелохнулась. У Вали сон чуткий, а эта красотка дрыхнет как убитая, хоть из пушек пали.

Женя не услышала, как Антон вышел из комнаты. Это была его квартира, он снял ее для любовницы за приличные деньги. Сейчас Антон мог себе позволить столь широкий жест, а ведь в прежние времена иной раз есть было нечего. А они сына тогда растили, дочь.

Еще Антон помнил, как в молодости они ехали с Валей на отцовской машине. Облака тогда на небе вытянулись в линию и деформировались в протекторный след. Солнце как будто катилось по дорожному мосту. Они ехали в новую жизнь, в ту, где не было Германа, который не давал Вале проходу.

Антон прошел на кухню, включил подсветку гарнитура, совсем слабенькую. Как раз такая и нужна. Сигареты в пачке, зажигалка рядом. С куревом надо завязывать. И с любовницами тоже. Хватит, наигрался, пора честь знать.

С Женей он расстанется просто. Она баба прожженная, все поймет. Он ее не любит, поэтому страдать не будет. Это от первой любовницы его отодрали с мясом. Валя тогда вмешалась, он запаниковал, натворил глупостей.

Та милая нежная девочка обожала его, хотела быть с ним всегда. Любовницей, женой, неважно, лишь бы рядом. А он ее обидел, поступил очень жестоко. Потому и металась душа, не знала покоя.

Но время лечит. Прежних страданий уже нет. Он может простить Валю и вернуться к ней, пока она не махнула на него рукой и не ушла к Герману.

Смешно оно или нет, но эта сволочь по-прежнему без ума от Вали. Герман развелся с женой и уже свободен. А ведь мужик он ни разу не бедный, мягко говоря.

Антон подошел к окну, глянул вниз. Машина во дворе, напротив подъезда. Он мог уехать прямо сейчас. Холодно, мороз, но мотор все равно заведется с полоборота. Машина у него хорошая.

Все, решено, сейчас Антон выкурит сигарету, оденется, спустится вниз и отправится домой. К жене. Хватит, больше никаких любовниц. Он ведь уже в годах, и нечего молодиться. Стареть будет вместе с женой, в спокойной семейной обстановке. Да и здоровье поправить надо – в больницу сходить, бросить курить, заняться спортом, включить в рацион вечерний кефир.

Мысль о расставании с Женей новой нисколько не была. Просто сначала он хотел разобраться со своим компаньоном, а потом уйти от любовницы.

Да, у него появились серьезные проблемы со старым другом. Ваня прибрал к рукам власть в их совместной компании, всем там заправлял, оставляя Антону вторые роли. Он создал невыносимую для нормальной работы обстановку, и с этим обязательно нужно было что-то делать.

Антон хотел поделить общий бизнес, забрать свою долю и с этого капитала открыть новое дело. Опыт у него большой, он бы справился. Но надобность в резких движениях отпала. На днях между ним и Ваней состоялся важный разговор. Они обсудили свои проблемы, нашли камень преткновения и отбросили его с дороги. Теперь все будет хорошо и в бизнесе, и в семейных отношениях.

Слух уловил движение за спиной. Женя, похоже, проснулась. Что ж, это знак. Все, закончились их отношения. Надо сказать ей об этом прямо и не откладывая. Да, сейчас.

Он повернулся и увидел ее. Она смотрела на него полными обиды глазами. Евгения уже знала, что между ними все кончено.

«Мальчик засунул два пальца в розетку.

Все, что осталось, собрали в газетку».

Ужасный стишок, но старший лейтенант Кустарев не мог ничего с собой поделать. Эти циничные строчки сами лезли ему в голову.

Чайку мужчина попить решил. Нет, чтобы сначала воду вскипятить, так он руки решил помыть. Открыл кран, взял мыло, сунул ладони под струю, только тогда и вспомнил про свое желание.

Электрический чайник вроде новый, а вилка старая, разборная. Более того, в ней отсутствовала вторая половинка корпуса. Провод был подсоединен к латунным штырям, зафиксирован прижимной планкой, и все. Такую вилку в розетку нужно было вставлять очень аккуратно. Точнее сказать, пользоваться такой штукой вообще категорически запрещено.

А мужик взялся за нее мокрой рукой, да еще прямо за оголенный провод. Вторую ладонь он держал под краном, на нее лилась вода. Вот электрический ток через мужика и заземлился. Через несколько дней заземлят и самого покойника. Тело не испепелилось и даже не обуглилось, но сердце остановилось. Все, нет больше человека.

Надо же было ему руку под водой держать! Если бы не это, он отделался бы легким испугом. Двести двадцать вольт далеко не всегда убивают.

Старший лейтенант Кустарев знал это по личному опыту. Он тоже взялся однажды за оголенный провод. Но с ним-то ничего, кроме испуга, не случилось. А вот здесь совсем другое дело!..

Ситуация – нарочно не придумаешь. Но в то же время ничего удивительного. Электрический ток – штука опасная, только в России за год от него погибает тридцать тысяч человек, примерно столько же, сколько в автокатастрофах.

Можно отставить в сторону личный опыт и вспомнить недавний случай в Бочарове. Мужик загрузил белье в древнюю стиральную машину, включил ее. Барабан стал заедать, он сунул руку в воду, чтобы прокрутить его, а вилку из розетки не вынул. Но того придурка хоть откачали, а этого уже и оскорблять неприлично. О покойнике плохо говорить нельзя.

– Чайку? – осведомился лейтенант Чинков и усмехнулся.

Этот худосочный хлыщ представлял тут Следственный комитет. Совсем еще зеленый мальчонка, только-только допущенный к самостоятельной работе. Возможно, это его первый выезд на труп. Нервничает он, волнуется, но виду старается не показывать. Шутит, острит, только не очень хорошо это у него получается.

– Спасибо, не надо.

Кустарев покачал головой. И зачем только группу сюда отправляли? Ведь сразу ясно, что тут самый натуральный несчастный случай.

– Странно все это, – глядя на покойника, сказал криминалист Бабакин. – Квартира вроде ничего, с евроремонтом. И чайник не старый, а вилка – это же самое настоящее недоразумение.

– С летальным исходом! – подсказал Чинков.

– Вот-вот.

– Чайник новый. – Кустарев и сам обратил на это внимание. – Видно, штатная вилка замкнула, вот кто-то и установил эту беду.

– Как будто нарочно так сделали.

– И руку под кран мужик тоже нарочно сунул?

– Ну, это вряд ли. Кстати, а почему УЗО не сработал?.. Он ведь должен был отключить линию.

– Может, не работает? – предположил Кустарев.

– Да, надо бы проверить.

– Тут электрик нужен, – деловито сказал Чинков.

Бабакин только махнул на него рукой. Настоящий криминалист должен быть универсалом. Илья Сергеевич именно такой – и жнец, и швец, и на дуде игрец. Отвертка с индикатором напряжения у него имелась.

А у оперуполномоченного главное оружие – язык. Кустарев уже разговаривал с хозяйкой квартиры, в которой находился покойник. Девушка не изображала из себя жертву целомудрия, призналась, что состояла с гражданином Охоткиным в любовной связи. Антон Сергеевич снимал Юдаевой квартиру, время от времени навещал ее, иногда оставался ночевать.

Девушка проснулась утром, зашла на кухню, а там труп. Такие вот дела. Теперь Юдаева сидела в гостиной, приложив пальцы к вискам.

Кустарев поглядел на нее и опустился на диван. Вроде бы переживает девушка, но вдруг она всего лишь изображает горе?.. Впрочем, с чего ей радоваться? Может, у нее планы были на этого папика, а нелепый случай все разрушил?..

Вряд ли у нее имелись причины убивать своего сожителя. Наследство он ей точно не оставил, а уйти от него она могла без проблем. Мужик вроде не бедный, но вряд ли настолько крутой, чтобы его бояться. Хотя тут сам черт ногу сломит. Все может быть.

– Евгения Алексеевна, у меня еще пара вопросов к вам, – начал Кустарев.

– Да ладно тебе насчет Евгении Александровны. Просто Женя, – не поднимая головы, сказала она.

– Все равно вопросы остаются, – заявил Кустарев и улыбнулся. – Скажите, кто вам устанавливал вилку на чайник?

– Вилку на чайник?.. Ну да, устанавливал…

– Ну, Ромы работа.

– Кто такой Рома?

– Ну, парень мой.

– Парень?

– А что здесь такого? – Женя подняла голову и с кривой усмешкой глянула на Гришу. – Я девушка молодая, мне со старым скучно. Да и приезжал Антон всего-то раз в две недели. Тебе же правда нужна, старлей, да? Вот и я говорю…

Кустарев с интересом смотрел на Юдаеву. Вроде бы симпатичная она девушка – смазливое лицо, хорошая фигура. Но была в ней какая-то червоточинка. Черты лица грубоватые, подернутые паутиной порока. Взгляд, может, и не бесстыжий, но близкий к тому. В общем, если и была в ней изюминка, то в пыли с больших дорог, со вкусом горького перца.

Возможно, Рома был каким-нибудь байкером, с которым она развлекалась в свободное время. С одним по любви, с другим за деньги.

Барышня не пыталась скрыть порочность своей натуры, но и напоказ ее не выставляла. Гриша спросил, она ответила – честно, как на духу. Да и соблазнять его Женя не пыталась, даже не думала строить ему глазки. Не до этого ей сейчас. Может, и не любила она Охоткина, но скорбь ее не показная. Во всяком случае, похоже на то.

– Чайник давно сломался?

– Нет, не очень. Примерно с неделю назад. Я включила его в розетку, а он не работает. Рома у меня как раз был. Он взялся починить.

– А вилка на чайнике наверняка литая была, – вслух подумал Гриша.

– Что значит литая? – спросила девушка и непонимающе посмотрела на него.

– Ну, сплошь из пластика, неразборная. Такие, как правило, не ломаются.

– Не знаю, я не разбиралась. Как Рома сказал, так я и говорю.

– А чайник он разбирал?

– Да нет вроде…

– Рома сразу определил, что там именно с вилкой проблема?

– Да, он в этих штуках разбирается.

– Кем он работает?

– Парень простой, в автосервисе трудится, с электроникой там всякой.

Кустарев озадаченно ущипнул себя за кончик носа. Странная ситуация – причину поломки Рома в два счета определил, а с вилкой напортачил.

– На «ты» с электроникой?

– Ну, не знаю.

– Почему он установил только половинку вилки? Где вторая часть?

– Так другая половинка сломалась.

– Можно было сломанную поставить, изолентой обмотать, и все дела.

– Он на эту половинку ногой наступил так, что она на мелкие части рассыпалась. А изоленты у него не было. Сказал, что занесет. Мол, ты чайником пока не пользуйся…

– Он так говорил?

– Говорил.

– А вы пользовались?

– Да, осторожно очень. Там если аккуратненько браться, то нормально все выходит.

– А Охоткин взялся!

Юдаева пронзительно вздохнула, рассеянно рассматривая ногти.

– Рома сейчас где?

– Дома, – ответила она и пожала плечами. – У себя.

– Здесь его ночью не было? – спросил Кустарев.

– Прошлой ночью был. А вчера Антон позвонил, сказал, что подъедет.

– А как Рома к Антону относился?

– Я, конечно, не скажу, что он был в восторге…

– Хотел, чтобы ты его бросила?

– Ну, не то чтобы хотел. Но если бы я его бросила, то он не возражал бы.

– И почему не бросила?

– А деньги?.. Антон мне квартиру снимал, одевал, на карман отстегивал. Все вместе тысяч пятьдесят в месяц выходило. Машину обещал заменить, а то стремно на моей рухляди. Теперь все, уехала машина, – со вздохом проговорила Женя.

Она ничуть не боялась показаться меркантильной, циничной и даже продажной.

– А квартира?

– И с квартиры съехать придется, – подтвердила она. – За первый квартал только уплачено, а там!.. Антона очень жалко. Он хоть и старый был, но прикольный. И борозды нисколько не портил.

– Значит, Рома этой ночью у тебя не гостил?

– Нет, не гостил. А что Рома? Что он мог сделать? – удивленно спросила девушка.

– Ну, мало ли. – Кустарев пожал плечами.

Не похоже было, что в этой квартире произошло убийство. Скорее всего, несчастный случай. Но для очистки совести неплохо было бы найти и допросить Рому.

Снег за окном валил сплошной стеной. Весны за ним видно не было. Но она все равно рядом, очень скоро наступит, откроет новую страницу в жизни майора Одинцова. Он останется в прежнем звании, но будет уже майором полиции, а не милиции.

Такая вот петрушка под первое марта стоимостью как минимум два миллиарда рублей. Таблички новые на здания нужно изготовить, печати, удостоверения, нагрудные знаки, наклейки для машин. Даже имущественные права на ведомственные здания и помещения придется переоформить.

Кое-кто даже озвучивает сумму в десять миллиардов. Но правительство тем не менее на это идет. Очень скоро, с первого марта начнется.

Максим не хотел становиться полицейским, но его не спрашивали. Обидно, но деваться-то некуда, работать все равно надо. Милиция преступников не очень пугает, и полицию они особо бояться не будут. Кражи, грабежи, убийства – все это как было, так и останется. Динамику преступности переименованиями конторы не изменишь.

В дверь постучали.

Старший лейтенант Кустарев был одним из немногих, кто стучался, а потом стоял за дверью в ожидании разрешения. Обычно ее открывали сразу, без особых церемоний.

– Разрешите?

Молодой опер, но уже заслуженный. На его счету есть раскрытия серьезных дел, задержания даже группы преступников. Высокий парень, статный, широкоплечий, в отличной физической форме. Еще не матерый, но уже не щенок.

Щеки у Гриши красные, на волосах поблескивает талая вода. Со свежего воздуха пришел, сразу видно.

– Максим Львович, я тут посоветоваться.

Одинцов кивком показал на кресло за приставным столом.

– Вы уже в курсе, что на Волоколамской труп обнаружили?

– Да, несчастный случай.

– А если нет?

Максим покачал головой. Только нераскрытых мокрых дел ему не хватало. А если все-таки убийство? Вдруг Кустарев смог вычислить преступника?

– Выкладывай!

– Ну, во-первых, вилка там на чайнике более чем странная. Провод как будто нарочно оголен. Во-вторых, устройство защитного отключения неисправно, поэтому не сработало. А в-третьих, я говорил с парнем, с которым Юдаева встречалась в обход Охоткина…

– Юдаева?

– Да, любовница Охоткина.

– Она с кем-то встречалась?

– Рома его зовут, фамилия Аникеев. Он действительно разбирается в автомобильной электронике.

– А он должен в этом соображать?

– Юдаева говорила, что да. Я это выяснил. Не мог он оставлять вилку в таком виде, но сделал это. Как будто нарочно.

– А Охоткин как будто нарочно схватился за оголенный провод?

– А если ему помогли?

– Ты говоришь об убийстве?

– А вдруг?..

– Если бы Охоткин руку под струей не держал, то ничего бы не было. Шарахнуло бы его слегка и отпустило. Для летального исхода два фактора нужны – оголенный провод и максимальная разность потенциалов. Вода этот максимум и дала. Если это убийство, то кто-то должен был держать одну его руку под краном, а другой сунуть вилку в розетку. Во-первых, эксперт не обнаружил следов насилия. Во-вторых, я бы не стал держать человека, подключенного к высокому напряжению. Никто не рискнул бы!..

– Это да.

– Ты бы осмелился?

– И Аникеев твой не дурак, особенно если он с электроникой работает.

– На дурака он не похож, – в раздумье проговорил Кустарев.

– Тебя что-то напрягло? – Максим будто прочитал его мысли.

– Да есть момент. Какой-то он чересчур спокойный. На встречу по первому требованию подъехал из Москвы.

– Сам-то он оттуда?

– Да. Работает там. И с Юдаевой в Москве познакомился, в торговом центре, незадолго до несчастного случая. Да, почти сразу после этого сломалась вилка на чайнике. В машине у него нашлась разборная, на половинку которой он наступил.

– Да как-то странно все это. Охоткин с Юдаевой больше года встречались, и ничего, никаких бед. Но стоило появиться Аникееву, и все кувырком. Как будто он нарочно с вилкой напортачил.

– Чтобы Охоткина убить? – спросил Одинцов и усмехнулся.

– А вдруг?

– Так, может, он Юдаеву хотел убить?

– Зачем ему это?

– А зачем ему Охоткин?

– Я с женой новопреставленного разговаривал. Женщина, конечно, в шоке, но мы нормально побеседовали. В общем, у Охоткина проблемы с компаньоном возникли. Некто Иван Александрович Милюхин фактически прибрал к рукам их общий бизнес. Мужик он мутный, да и ситуация сложилась конфликтная. Может, Милюхин и разрулил ее таким вот способом?

– Не убедил, – сказал Одинцов и покачал головой. – Слишком сложно все для преднамеренного убийства. Чересчур много накручено. Да и следов насилия не обнаружено. Гораздо проще устроить автокатастрофу или самоубийство. На каком этаже Юдаева живет?

– На девятом.

– Легче из окна его выкинуть, чем с электричеством выдумывать.

– А вдруг заказуха?

– Возьмешь на себя это дело? – осведомился Максим и пристально посмотрел на подчиненного.

Кустарев уныло покачал головой. Одно дело – версии строить, и совсем другое – взваливать на себя их тяжесть. Уголовное дело возбудить, факты собрать, основания. Затем нужно будет взять на себя работу по раскрытию преступления, ответственность за результаты. А дело тухлое, стопроцентный висяк, однозначный минус в графе раскрываемости. А оно Кустареву нужно?

Да Одинцов и не позволил бы ему заняться этим делом. Ведь вся основная ответственность ляжет на самого майора. А ему этот геморрой точно не нужен. Вот если следственный отдел района сам найдет основание для возбуждения дела, поставит задачу – тогда да, надо будет браться. Но там тоже дураков нет. Так что пусть Кустарев занимается реальными делами.

Глава 2

Третье марта, по календарю – весна, а в ощущениях все та же зима. Ясное небо, трескучий мороз. Снег на днях выпал, освежил зимний ландшафт – все вокруг бело.

Кровь на белом снегу смотрится особенно ярко, пугающе. Молодой человек упал с высоты в сугроб, но это его не спасло. Под белыми грудами таилось ограждение газона, а опорные столбики там имели заостренные маковки.

Несчастный парень ударился головой об одну из них. Кровь из раны брызнула фонтаном. Бедняга умер не сразу, он даже смог подняться, сделать несколько шагов. Багровый след тянулся за ним до самого того места, где он закончил свой земной путь.

За ночь труп окоченел, задубел на морозе. Непросто будет согнуть и вытянуть вдоль тела руку, отброшенную в сторону. Впрочем, Одинцову телом заниматься не придется. Он должен организовать оперативно-разыскные мероприятия, обеспечить следственные действия.

Работа уже идет. Группа на месте, следователь и эксперт в деле. Ожогин работает со свидетелями. С ограждением и оцеплением тоже все в порядке.

Покойник был в хорошей дорогой дубленке. На размышление наводило само наличие теплой верхней одежды. Собираясь выпрыгнуть из окна, самоубийца не стал бы надевать дубленку.

Преступники и не подумали бы о том, чтобы их жертва не замерзла, прежде чем выкинуть ее из квартиры. А дубленка на все пуговицы застегнута, горло закрывает шарф. Парень, конечно же, сам собирался выйти на улицу, на мороз.

– Крышу осматривали? – задрав голову, спросил Максим.

Дом пятиэтажный, крыша двускатная, наклон слабый, но если там наледь, то упасть с нее проще простого. Ограждения по периметру низкие, толку от них никакого.

– Думаешь, с крыши свалился? – спросил следователь и понимающе глянул на него.

– Свалился или столкнули добрые люди.

– Ну, столкнули – это вряд ли. – Загорьев в раздумье покачал головой. – Портмоне у покойного нашли, там документы, деньги. Четырнадцать тысяч с копейками.

– Документы, деньги… – Максим кивнул и продолжил: – Да, на тот свет он явно не собирался.

– Похоже на то. Мне тоже кажется, что покойник с крыши сорвался. Но высота приличная, дом пятиэтажный. Потерпевший ударился головой, но умер не сразу. Если бы с самого верха упал, то смерть бы наступила мгновенно.

– Не факт.

– Да, конечно, в жизни всякое бывает, – согласился Загорьев.

– Личность, я так понимаю, установили, да?

– По документам это Аникеев Роман Федорович, восемьдесят пятого года рождения. Права в Москве выданы. Паспорта нет, место регистрации неизвестно. Из этого дома или нет, будем выяснять.

– Аникеев, говоришь? – Максим задумался. – Роман Федорович?.. Что-то знакомое.

Майор неторопливо достал из кармана телефон, позвонил Кустареву.

– Что там у тебя по делу Охоткина? – совершенно серьезно спросил он, но Гриша воспринял эти его слова как издевательскую шутку.

– По делу Охоткина? А что, разве есть такое дело? – Голос его прозвучал возмущенно.

– Возможно. Как парня зовут, которого ты подозреваешь?

– Да не подозреваю…

– Как зовут? – отсекая словоблудие, спросил Одинцов.

– Ну, Рома Аникеев.

– Отчество?

– Не помню, гляну сейчас. Ага, вот. Аникеев Роман Федорович.

– Год рождения?

– Да я не узнавал. За двадцать ему. Моего возраста примерно. Что-то случилось, да?

– Труп у нас на Саратовской. Возможно, твой Аникеев. Он у тебя из Москвы?

– Ну, вроде как.

– Давай подъезжай. – Максим сунул мобильник в карман и выразительно глянул на следователя.

Он был готов к ответам на его вопросы. Ему пришлось дать объяснение, растолковать, кто такой Аникеев, в каком деле он засветился, в чем подозревается.

Тем временем старший лейтенант Ожогин обошел жильцов квартир, под окнами которых лежал труп. Аникеева из них никто не знал. Возможно, молодой человек действительно упал с крыши.

Люк, ведущий на чердак, не был заперт. Чтобы его открыть, достаточно было чуть надавить на задвижку, не отягощенную навесным замком.

Но сначала с этим засовом поработал эксперт. Илья Сергеевич попробовал снять с него пальчики, но там было чисто. Поверхность вроде бы располагала к этому, но никаких отпечатков на ней не было. Кто-то мог нарочно стереть их тряпкой или случайно – рукой в перчатке.

Лестница на чердак железная, с перилами, но подняться по ней можно было без помощи рук. Перила эксперт оставил на потом.

Была еще и дверь, ведущая на саму крышу через чердачный мезонин. Там тоже задвижка без замка. На ней опять же никаких следов.

Зато на самой крыше обнаружились свежие отпечатки обуви, как оказалось, принадлежащей покойнику. Судя по этим следам, Аникеев шел по крыше задом, пятился по направлению к своей смерти. Пальчики его эксперт тоже обнаружил. Судя по их расположению, через дверь Аникеев также выходил задом.

Криминалист еще продолжал свою работу, когда появился Кустарев. Он опознал в покойнике того самого парня, который стал причиной гибели гражданина Охоткина. Возможно, не случайной.

Кустарев с озадаченным видом посмотрел на покойника и проговорил:

– И как это понимать?

– Возможно, самоубийство, – ответил Одинцов и пожал плечами.

Бабакин обнаружил пока только следы Аникеева, но Максим не исключал постороннего вмешательства.

– Там несчастный случай, тут самоубийство. – Кустарев покачал головой, не соглашалась с таким суждением. – Что-то здесь нечисто.

– Аникеев был без перчаток и на крыше наследил, – вслух подумал Одинцов. – А на засовах его пальчиков не было. Но их ведь кто-то закрывал, причем так, чтобы не наследить. Давай, Гриша, подключайся.

Нужно было опросить всех обитателей подъезда, особенно тех, которые жили на пятом этаже. Ведь кто-то из них должен был что-то видеть.

Максим озадачил своих оперов, а сам вернулся на крышу. Уж очень интересно ему было выслушать мнение эксперта, сверить его со своими собственными предположениями.

Зима на исходе, а весна еще только в зачаточном состоянии. В это время темнеет рано. Сумерки уже сгустились, когда Гриша собрался уезжать. Одинцов позвонил, велел ему закругляться и возвращаться в управление.

Труп Аникеева давно в морге, эксперты уже несколько часов назад закончили работу. Все разъехались, остался только Кустарев.

Жильцы пятого этажа слышали шум в районе часа ночи. Кто-то открыл чердак, забрался на крышу. Но это было все, что смогла дать работа со свидетелями. Как падал Аникеев, никто не видел, как он поднимался на чердак, тоже. Тем более некому было сказать, один он там был или с кем-то.

А был он, скорее всего, с кем-то. Именно этот «кто-то», уходя, задвинул за собой засов на чердачном люке. Из жильцов дома этого никто не делал. Во всяком случае, все отрицали свою причастность к такому факту.

На перилах лестницы эксперт обнаружил отпечатки пальцев разных людей. Самые свежие из них были оставлены Аникеевым. Возможно, убийца или просто свидетель преступления не прикасался пальцами к перилам. Аникеев же пару раз взялся за них.

На чердак он поднимался в нормальном положении, передом, а на крышу выходил уже задом. Пятился до тех пор, пока не перевалился через ограду. Подошел он к ней тоже задом. Даже вниз не глянул. Возможно, кто-то направил на него пистолет или что-то в этом роде, под угрозой смерти заставил жертву выйти на крышу.

Гриша был на чердаке. Воображение парня смоделировало ситуацию, в которой мог оказаться Аникеев. Преступник действительно мог навести на него пистолет, причем с безопасного для себя расстояния. Размеры чердака позволяли это сделать. Аникеев мог задом дойти до самой кромки крыши, перемахнуть через ограждение. Но почему тогда преступник не оставил явных следов?

Пыли и грязи на чердаке хватало, но и следов ног там тоже было предостаточно. Всю зиму работники коммунальных служб счищали с крыши снег, сбивали сосульки. Такие люди больничными бахилами не пользуются.

Среди прочих криминалист выявил отпечатки обуви Аникеева. Других свежих следов он не обнаружил. Значит, Роман был на крыше один. Или же преступник пришел туда в чистой, возможно, домашней обуви. А сам Аникеев попал на чердак прямо с улицы, в ботинках, с подошв которых слетала мокрая грязь.

Да, вполне возможно, что Роман поднялся на крышу в одиночестве. Жильцы пятого этажа слышали, как открывалась дверь, но голосов на чердаке не было. Тихий разговор не улавливался человеческим ухом, зато громкий можно было услышать. А если преступник угрожал пистолетом, то разговор обязательно должен был идти на повышенных тонах.

Но если Аникеев сам свалился с крыши, то как и почему это произошло? Во-первых, он был трезв. Во-вторых, этот дом являлся для него чужим, никто его здесь не знал.

Если Роман собирался свести счеты с жизнью, то почему выбрал пятиэтажный дом, хотя в Бочарове имелись куда более высокие строения? Та же Юдаева жила в десятиэтажке. Он мог бы выпрыгнуть из ее окна.

Ведь Аникеев бывал у нее после недавней смерти Охоткина. Одинцов лично это выяснил. Он ездил на Волоколамскую улицу и разговаривал с Женей. Она ничего не скрывала. Если ей верить, у Романа и в мыслях не было сводить счеты с жизнью.

В последний раз Аникеев был у Юдаевой позавчера. Он приехал к ней, переночевал и вернулся в Москву. Как Роман объявился на улице Самарской, непонятно.

Одинцов не верил в самоубийство. Да и Загорьеву гибель Аникеева казалась весьма странной. Суицидники обычно смело смотрят в глаза своей смерти, идут к ней с открытым забралом, а этот пятился задом.

Но следов насилия на теле покойника не обнаружилось, предполагаемого убийцу никто не видел и не слышал. Поэтому дело могло быть переквалифицировано в самоубийство или подано под соусом несчастного случая. Головная боль никому не нужна.

Одинцова понять можно, за ним отдел уголовного розыска со всей его отчетностью и показателями, с него спрашивают, ему и огребать. Именно из этих соображений Гриша и смалодушничал, хотя и должен был дать ход делу по факту гибели Охоткина.

Трудно понять, каким образом кто-то заставил беднягу сунуть руку под проточную воду и одновременно взяться за оголенный электрический провод. В голове не укладывалось, как такое возможно без насилия, тем не менее Аникеев мог быть виновником его гибели. А теперь вот убили и самого Романа, возможно, потому, что он слишком много знал.

Во втором случае преступники сработали так же чисто, как и в первом, но на этот раз Кустарев готов был стоять до конца. Он пока не смог выявить свидетеля, который видел возможного убийцу Аникеева, но у него еще имелись время и возможности.

Гриша решил, что он еще вернется в этом дом и поговорит с жильцами квартир, расположенных на пятом этаже. Он обойдет и другие в поисках людей, которые днем находились на работе.

А в двадцать второй квартире на пятом этаже вообще никого не было. Соседи говорили, что там жила девушка. Где она сейчас, непонятно, но ведь домой-то обязательно вернется. Возможно, она и слышала, и видела.

Кустарев открывал дверцу своей машины, когда увидел девушку в сером синтепоновом пальто. Среднего роста, худенькая. С такой комплекцией она могла не идти, а лететь над землей, но ее походка казалась тяжелой. Да, пусть так, но нисколько не грубой и уж тем более не сиволапой.

Просто у девушки не было настроения, а бедрами вилять она не привыкла. Да и одежда на ней не та, чтобы демонстрировать изящную походку. Пальто у нее серое как по цвету, так и по восприятию, сапоги такие же дешевые, к тому же на низком каблуке.

Но Грише казалось, что эта девушка, внешне совершенно серая, светилась изнутри. При взгляде на нее в голове у него мелькнули мысли о луче света в темном царстве, глотке свежего воздуха в угарном дыму, теплом ветерке в ледяной пустыне.

Сумерки сгустились, а уличные фонари еще не разгорелись. Видимость была неважной, к тому же голову девушки покрывал капюшон, но Гриша сумел рассмотреть ее. Русые волосы зачесаны назад, лицо прямоугольной формы, скулы высокие и широкие, глаза обыкновенные, нос с закругленным кончиком, небольшой рот, относительно тонкие губы. Роста чуть выше среднего, слегка сутулится.

Тэмирин Айрис

Темно. Холодно. Страшно. Не так я представляла свою свадьбу, но судьба распорядилась иначе. И наперекор ей невозможно пойти: ты рискуешь лишиться самого дорогого, что есть в жизни. Все должно было быть совсем не так. Но что такое счастье одного оборотня по сравнению с процветанием всей стаи? Лишь капля в огромном океане.

Теперь же я была невестой, только женихом был не тот, к кому так неистово стремилось сердце, готовое вырваться из грудной клетки, лишь бы быть с тем единственным, обретенным совсем недавно, но ставшим таким, до боли родным и важным.

Слишком резко произошли перемены. Слишком поздно поняли, что нет других вариантов, кроме одного. Я должна была стать Королевой, женой Древнего, иначе всю, так тщательно оберегаемую, стаю втаптывают в землю. Для них они - всего лишь расходная монета, а для меня - семья, которую, пускай, и ненавижу, но вместе с тем поклялась защищать.

Много раз задавалась вопросом, а почему же именно я? Ответ очевиден. Последними потомками Малики, Ходящей за Грань, были именно мы с сестрой. Но Марианна... Моя сестричка влюбилась. Я еще ни разу не видела ее такой счастливой, окрыленной и бесшабашной, готовой заключить весь мир в свои объятия. От ледяной принцессы не осталось и следа, как будто весеннее солнце растопило своими лучами всю ту многолетнюю мерзлоту. А я не была готова оборвать ее прекрасную сказку. Зато в своей книге жизни размашистым почерком написала: "конец".

Не сдаваться, быть сильной - именно этими фразами я затолкала настоящую себя вглубь: туда, где никто и никогда не обнаружит. Это мое убежище. У него нет бетонных стен и пуленепробиваемых окон - только железная клетка, в которую заключено истерзанное сердце. Я всю жизнь гнала от себя страдание, что даже и не замечала, что рвала связи с теми, кого любила. И это аукнулось.

Да, мой будущий муж был идеальным: сильным, красивым, умным. Линейку можно продолжить дальше, но рано или поздно всплывет то, что перечеркнет все. Он не был тем, к кому рвалось мое сердце, посаженное на цепь разума. Он не был тем, кого хотелось сжать в своих объятиях и никогда не отпускать.

Для нашей вымирающей расы любовь - это дар. Не каждый может встретить свою вторую половинку, да и мы - однолюбы. Вот и я влюбилась... в недостижимую мечту... А он... у него таких, как я... Больно. Больно.

Холодный камень обжигал обнаженную кожу. Платье не было предусмотрено обрядом единения.

Темное, сырое помещение казалось сосредоточием всего мирского холода, который заключил меня в свои оковы, словно пленницу. А чернильная тьма не позволяла рассмотреть, где я находилась.

Слепая, словно новорожденный котенок, я лежала на полу, глядя в никуда, и вспоминала самые счастливые моменты своей короткой жизни, пока низкий голос не прервал медленную череду мыслей:

Согласна ли ты, Любовь, урожденная Маликова, подчиниться... - дальнейшие слова альфы потонули в каком-то странном шуме, источник которого никак не могла определить.

По коже галопом бегали мурашки. Кто-то поднял меня с пола, а затем замерзшее тело окутало такое желанное тепло...

Да, - ярко вспыхнуло голубое пламя. Ответ был принят. Золотые глаза блеснули в темноте.

Марианна

Музыка пульсировала в ушах, вызывая лишь головную боль и стойкое чувство омерзения. Эти, пропахшие похотью и потом тела, извивающиеся в дерганом танцевальном ритме... Противно. Но уйти она не могла. Слишком долго ждала его. Слишком сильно хотела почувствовать знакомое биение сердце под своей ладонью.

Она до сих пор не могла понять, как же получилось так, что он оказался ее парой? Не его братья, не кто-то еще, а именно он, в чьих бездонных глазах утонула не одна барышня до нее? Судьба? Нет, эта злодейка марлезонской ложи здесь совершенно не причем. Скорее, злой рок! Слишком дорого придется им заплатить за возможность быть вместе.

Почему такая красавица сидит в гордом одиночестве? - хриплый, пропитанный каким-то превосходством голос отвлек ее от нерадостных мыслей. Тлетворное дыхание пьяного запуталось в золотистых волосах волчицы, что волной укрывали ее гибкий стан.

Чтобы ты спросил! - бросив уничтожающий взгляд на этого пьяницу, она вновь повернулась к стойке. Как же ее раздражали эти несносные, ничего не желающие делать людишки, считающие себя венцами природы. Сейчас больше всего девушке хотелось вскочить и свернуть нахалу шею, да так, чтобы захрустели позвонки.

Крошка... - рука парня поползла вниз по спине, словно мерзкий паук.

Убрал руки! - ее сердце захлебнулось, а затем застучало в бешеном ритме. Наконец-то, он пришел!

А то что? Что ты мне сделаешь? Да знаешь, кто мой... - парень не договорил, кулем свалившись около стойки. Кулак у ее возлюбленного всегда был что надо.

Стоило на месяц оставить тебя одну, как тут же набежали шакалы, - пришедший притянул девушку к себе и прижался к ее губам обжигающим поцелуем. Он как будто пытался стереть всю ту горечь, поселившуюся в их душах от столь долгой разлуки, которая была неизбежна.

Я отбивалась, как могла, - улыбнувшись, она уткнулась носом в его шею, вдыхая такой родной и знакомый запах. Боги, кто бы знал, как он был ей необходим.

Они были вместе уже больше двух лет, но об этом никто не знал, да и не должен был пока узнать. Слишком сложна была разыгранная партия. Слишком многое зависело от их поступков. И слишком много жизней и судеб было поставлено на кон. Вот только проиграть они не могли.

Как успехи? - девушка на пару миллиметров отстранилась от молодого человека, затем, чтобы взглянуть в его глаза цвета шоколада.

Ммм, по поводу? - обнявшись, они вышли из клуба, оставляя позади себя здание серо-голубого цвета.

У нас один повод, - девушка полной грудью вдохнула пьянящий ночной воздух, несший с собой запахи магнолий и моря. Она слышала, как вдалеке с ревом бились о скалы волны. Наверное, их белые, пенящиеся шапки мерцали в мягком лунном свете.

Ничего. Ее след обрывается в XIX веке, - мужчина удрученно покачал головой. Он никак не мог понять, зачем этой девице тогда потребовалось инсценировать свою смерть. Чего она этим хотела добиться? Он не понимал причину ее действий. И даже сверхинтуиция тут не могла помочь.

Все-таки, она жива до сих пор. И мы в этом уверены на 100%. А с остальным разберемся по ходу дела, - девушка вновь улыбнулась.

Как у тебя все просто, - мужчина вновь тяжело вздохнул и, подняв голову вверх, взглянул на звезды, которые мерцали там, в вышине, мягким светом.

А зачем жизнь усложнять, если и без того все не просто? Моя сестрица меня вообще дрянью последней считает. Всем жертвую ради нашего пресловутого плана. И не сомневаюсь, что она меня возненавидит, когда узнает всю правду, - горькая усмешка исказила ее идеальные губы.

Она поймет, радость моя, - он крепко прижал суженую к себе, моля богов, чтобы они позволили быть им вместе.

Я бежала сквозь лес, казавшийся темным в наступивших сумерках. Огромная полная луна желтыми глазищами прожигала лесную зелень, добираясь до меня, освещая, словно прожектор.

Быстрее, быстрее. Тяжелое дыхание зверя уже слышалось за спиной. Попытки скрыться были бесполезны - слишком быстрым был он. Но, тем не менее, осознание этого продолжало гнать меня вперед. Надежда на то, что смогу уйти от погони все еще теплилась в бешено стучащем сердце.... Ошиблась.

Волк, в прыжке, догнал меня, опрокинув на землю, отчего я пролетела пару метров, расцарапывая в кровь скулы и руки, а сверху придавила огромная туша животного, погребая под собой.

Пальцы инстинктивно вцепились в его шерсть на загривке, стараясь отсрочить момент смерти. Но что может слабая девушка? Именно, ничего, кроме, как покориться своей судьбе. Сцепив руки в замок на шее волка, притянула его ближе к себе, чувствуя горячее дыхание, шевелящее волосы, и закрыла глаза.

Сердце билось ровно, как будто и не было всепоглощающего чувства страха, словно пуля, засевшего в груди. И вдруг что-то изменилось. Шершавый язык прошелся по израненной скуле, стремясь стереть кровь. И все. Исчезла тяжесть хищника, сдавившая грудь, словно тиски. Вместо этого меня опалило огнем, и я открыла глаза.

Волк исчез, как будто его и не было вовсе. Теперь меня прижимало к земле человеческое обнаженное тело.

Я не видела его лица, лишь чувствовала под пальцами обжигающе-горячую, бархатистую кожу.

Кто... ты? - просипела, едва шевеля губами. Я не могла понять, отчего мое тело полыхало, словно открытый огонь. Неужели... Нет, не может. Не знаю, кто он, но что-то в нем чувствуется такое родное, до боли знакомое и привычное. И пальцы, зарывшиеся в его волосы. Моя потребность в нем казалась просто нереальной. Хотелось прижаться к нему, расплавится и стать единым целым.

Ты знаешь, - рычит мужчина, переворачивая нас, оказываясь подо мной, хватая меня за волосы, притягивая ближе. Я не понимала, что делаю. Просто в один момент глаза оборотня оказались очень близко, а его рот накрыл мои губы. Боже, что я творю?

Губы парня скользили по моим губам, очерчивая их контуры, проникая внутрь. Его язык мягко и настойчиво пробирался внутрь, словно бы изучая, завоевывая все новые и новые территории. Ммм...

Почувствовала, как вторая его рука, соскользнув с шеи, едва коснулась бедра, обжигая, будто горячие пески Сахары, а затем сдвинулась на ягодицу, обхватывая ее, подтягивая меня еще выше...

И не было сил отодвинуться. Хотелось всего, что он мог предложить. Нестерпимая жажда накрывала с головой, заполняя собой каждую клеточку, горя на кончиках пальцев. Руки заскользили вниз, по его спине. Пальцы сильнее впивались в кожу, срывая глухие хрипы.

Мы не знаем друг друга, но то, что сейчас происходило, казалось таким правильным. Он сильнее вжимал меня в себя, а я лишь шире распахнула глаза, ощущая мужчину под собой. Каждый мускул, каждую клеточку. Каждое движение. Всю его твердость. И страсть, всепоглощающую, зовущую за собой... Выпустив мои губы из сладостного плена, дал возможность дышать, чтобы затем вновь продолжить то, на чем остановился.

Скажи мне нет... - выдохнул он, заглядывая в мои глаза. До меня не доходил смысл слов: быль лишь только хрипловатый звук его голоса, будоражащий, укутывающий, словно одеяло.

Останови меня... - пустая голова. Мысли, как тараканы, разбегались в разные стороны. Ни одного разумного высказывания от пребывающего в эйфории мозга. Ничего. Я просто плавилась от прикосновений, который он дарил мне...

Пожалуйста, останови... Я не могу... сам... - слова были для меня лишь набором звуков, не несущим никакой смысловой нагрузки

Ты хочешь этого?

А? - мои раздвинутые ноги касались его пресса, а я пыталась передать все те ощущения, что вызвали действия мужчины во мне. Он застонал.

Мне надо знать, - он крепче сжимал мои ягодицы, пытаясь удержать на одном месте, позволить себе думать...

Да... - выдохнула в его рот, накрывая его губы, поглощая его вкус, терпкий, словно Деласи. Он задрожал, сдаваясь, крепче прижимая к себе, почти вжимая в свое тело, будто хотел, чтобы мы стали единым целым...

Его язык ворвался в мой рот, срывая стон наслаждения с припухших губ. Поцелуй становился все яростнее, все откровеннее... Мой язык кружил, обводя губы, пробуя на вкус...

Он перевернулся вместе со мной, накрывая, словно волна, от которой не спрятаться, не убежать. Я тонула в нем, в его жаре, желая раствориться, исчезнуть в этом безумном, штормящем океане страсти...

Опираясь на локоть правой руки, он левой творил что-то невероятное, сводящее с ума... Все смешалось воедино, даря наслаждение, безумное, неземное.

Скажи... - приник к моей шее, вылизывая ее, заставляя кричать от прилива чувств...

Мужчина опускался ниже, горячий рот обжег, накрыв мою грудь. В какой момент исчезла одежда, я так и заметила. А была ли она вообще?

Я хочу тебя... - хриплый шепот сорвался с губ, его язык, вычерчивая какие-то символы, кружил по животу, поднимаясь выше. Губы вновь слились в поцелуе, и я забыла обо всем, отдаваясь страсти...

На мгновение резкие, неприятные ощущения практически вернули меня на землю.

Прости... - одна его рука сжимала мои плечи, а другая. В другой был зажат кинжал. В лунном свете от стали веяло холодом. Миг... и лезвие последовало к моей груди. - Прости меня...

Вот именно после таких снов ты понимаешь, что никому доверять нельзя. Даже себе. Нет, особенно себе. Все это началось шесть лет назад. Что стало причиной? Поход за грань или отказ моей пары? Ответ так и не был найден. И лишь одна надежда на то, что все это - лишь сон, жила в сердце.

Никогда бы не хотела умереть от руки того, в присутствии которого сердце неслось вскачь, как умалишенное. Хотя, о чем это я? Сердце - всего лишь глупый орган, слепо подчиняющийся неизвестно чему.

Борцовка, шорты и кроссовки. Забег по берегу моря можно считать удачно начавшимся. Ноги уверенно бежали по гальке, разбрызгивая в разные стороны морскую воду - капли переливались всеми цветами радуги на утреннем солнце. Мысли медленно, как будто нехотя, бороздили в моей голове. Опять этот чертов сон. Сколько уже можно? Я устала от него. Каждый раз, из ночи в ночь мой крик разрывал тишину комнаты. Шесть лет. Шесть долгих лет, ставших адом на земле. Этот кошмар... Каждый раз меня убивал тот, кто был безумно дорог, безумно, до одури важен и любим. Я не видела его лица, но сердце... его невозможно обмануть. Да, это всего лишь глупый орган, но есть такие моменты, когда именно он сжимает разум в свои железные тиски.

Ветер овевал мое лицо, трепля волосы, стянутые в высокий хвост. Пожалуй, они - единственная вещь, которая мне нравилась. Густые, насыщенного карамельного цвета, полыхающие в солнечных лучах, словно открытое пламя, они струились по спине, завиваясь в тугие кольца. А все остальное... Ничем не примечательная личность. Слегка округлое лицо, орехово-карие глаза, чересчур тонкие губы... и слегка полноватая фигура. Вот и все. Встреть такую девушку в толпе, даже и не обернешься. Но все же... Был в моей жизни один секрет, который заставлял держаться подальше от меня людей, да и многих животных, особенно кошек. Эти хвостатые твари, ну никак не желали уживаться и признавать нас, оборотней. Вот такую страшную тайну носила я в себе.

Мы скрывались всегда, исключая лишь зарю развития людей: тогда хозяевами положения были мы. А потом последовал переворот, резкий прогресс... И все. Появилась святая инквизиция, которая днем и ночью вела на нас охоту. Да, она сотнями убивала невинных. Но из этой сотни каждый четвертый был представителем Сумеречного мира. Вампир. Оборотень. Ринаи. Нас отлавливали и предавали всесожжению. После этого мы навсегда ушли в тень, унеся за собой тайные знания, которые поклялись оберегать.

От каждой расы выбирали по одному Стражу, хранителю знания. Это было почетно, но в то же время эта должность лишала всего: семьи, друзей и многих других ценностей, а отказаться ты не имеешь права. Радовало то, что меня боги миловали.

Я даже и не заметила, когда мои ноги стали лапами, все так же продолжая бег по побережью. Волчица, сидящая внутри меня, вновь вырвалась из-под контроля и сейчас неслась к воде, повизгивая от восторга. Еще один рывок, и она в прыжке плюхнулась в воду, поднимая вокруг себя тучу брызг. Веселью не было предела... Эх, кто бы компанию составил? Вдалеке послышалось учащенное сердцебиение и тяжелое дыхание. И кого в столь ранний час сюда несет? Волчица напряглась, готовая в любой момент бежать.

Тихое рычание вырвалось из оскаленной пасти, а на берег выплыл, по-другому никак не скажешь, белоснежный волк. До чего он был прекрасен. Крепко сбитое тело с широкой грудью, высокие мускулистые лапы с плотно сжатыми в комке пальцами. Лобастая и вместе с тем изящная голова волка с некрупными ушами придавала ему какой-то незримой силы, а глаза... В них плескалась вечность. Невероятного, темно-фиолетового цвета, они приковали меня к месту. И не было силы, способной сдвинуть мое тело с места. Сердце, сделав невероятный кульбит, забилось с удвоенной силой, перегоняя кровь. Да кто же он?

Животное медленно приближалось, настороженно, то и дело втягиваю носом воздух. Последний, разделяющий нас шаг... Он его сделал. И теперь мы застали, едва не соприкасаясь лбами. Я жадно вдыхала запах исходивший от незнакомца. Терпкий. Пьянящий. Тонкая смесь цитрусовых и еще чего-то, такого знакомого, родного.

Тихонько взвизгнув, понеслась стрелой вдоль берега. Он неотрывно следовал за мной, не обгоняя, но и не вырываясь вперед. Час... Два... Время летело так быстро и незаметно. Рядом с ним я не чувствовала себя изгоем, ущербной. После того, как моя пара отказалась от меня, стая ополчилась, сделав меня неким подобием девочки для битья, эдакого лишнего члена их сообщества. А сейчас... Да, я не знала, кем он был, к какой стае принадлежал... но это никоим образом не напрягало, и было так легко... Моя волчица после того, что произошло шесть лет назад, редко подпускала к себе самцов, не считая друзей, с которыми резвилась с самого детства. Но этот волк... он обладал каким-то магнетическим воздействием...

Прыжок. Еще один. И я перекинулась, улегшись прямо на песок, подставляя лицо солнечным лучам. До чего же хорошо. Белоснежный хищник плюхнулся рядом, устроив голову на моей, прикрытой лишь тонкой футболкой груди. Чисто машинально запустила пальцы в его густой мех... Ммм, мягкий. Наверное, если бы волк мог мурлыкать, то бы уже пел... Шершавый язык лизнул мою руку.

Эй! Мы так не договаривались! - легонько шлепнула его по морде. Он резко вскочил и угрожающе зарычал. Черт! Неужели я его разозлила?

Тише. Извини. Больше не буду, - медленно закинула руки за голову, показывая, что больше не буду его гладить. Да... легко сказать, сделать - сложно. Мои загребущие ручонки так и тянулись к волку. Зверь ощерился, зарычав еще громче и прижимаясь мохнатым боком к моим ногам.

Ветер донес запах моря, и еще... что-то незнакомое, непонятное и страшное. Не знаю. Нечто надвигалось на нас, доселе невиданное и ошеломляющее своей силой... Я это чувствовала. Волосы на руках встали дыбом. Волчица рвалась наружу. Громко рычал волк у моих ног. Сколько это продолжалось - не знаю, но уже в следующую секунду звенящая тишина накрыла своим пологом весь берег. Стих ветер, успокоилось море... А белоснежный зверь скрылся в лесной чаще, примыкающей к побережью.

Он смеялся. Смеялся как юный мальчишка. Она... Она просто невероятна. А ее волчица... Мужчина не мог описать словами то, что почувствовал, едва ее увидев.

-"Она будет моей!" - эта мысль снова и снова посещала его сознание, укореняясь, становясь чем-то таким правильным и жизненно необходимым. - "Она уже моя!"

Мужчина не знал, что привело на то побережье. Просто какая-то неведомая сила влекла его туда. Будто кто-то уже предопределил их встречу. Стоило увидеть ее, как сердце забилось быстрее.

Она перекинулась. Красивая. Тонкие черты лица, разлет темных бровей. Орехово-карие глаза в обрамлении черных, как смоль, ресниц. Копна волос карамельного цвета... Безумно хотелось запустить в них пальцы, почувствовать их мягкость... а так же мягкость ее губ, таких манящих...

Он положил голову на ее грудь, которая вздымалась в такт дыханию девушки, и прикрыл глаза от удовольствия. Хотелось большего. Гораздо большего, но еще рано, а у него еще есть время. В его распоряжении вечность. И девушка будет его - по-другому просто не может быть.

Но сначала... Сначала месть, сладкая и столь желанная. К этому он стремился на протяжении многих лет и сейчас не в силах остановиться из-за какой-то девчонки, пускай и такой соблазнительной. Месть. Это слово, состоящее из пяти букв, согревало его всю жизнь, такую мрачную и тяжелую. Тогда... давно... он потерял ЕЕ. Ту единственную, что согревала его. Ту, что он любил, безумно и так долго. И эта любовь медленно перешла в ненависть к тому, кто прервал нить ее жизни, разлучив их раз и навсегда. Теперь он слишком близок к завершению и не остановится ни за что! Пройдет по головам, по трупам, но не остановиться...

Глава 2. (Воспоминания)

Гидеон! Люба! Прекратите немедленно! - Даниэль кричал так громко, что хотелось заткнуть уши и забиться в угол, сжавшись в комок. Но где-то внутри, другая моя половина шептала, что так делать нельзя. Нельзя никому и никогда подчиняться! Необходимой быть хозяйкой, но никак не подчиненной! Никогда! Медленно подняла голову, прищурившись, посмотрела на Альфу и принялась мутузить его сына с еще большим усердием. Этот индюк напыщенный должен получить свое!

Каким-то образом гадкий мальчишка сумел заехать мне в нос кулаком. Что-то хрустнуло, и алая струйка крови потекла на белое кружево платья, но меня это не остановило. Вытерев нос тыльной стороной ладони, заехала кулаком Гидеону в глаз. Эх, смачный синяк будет! Надо еще один, для симметрии! Моим крамольным мыслям не суждено было сбыться! Чьи-то медвежьи объятия сжали меня в тисках, не давая вырваться! Ууу, скрутили!!! Навалились!!!

Как ты посмела его тронуть?! - ну как же... Так я и думала... Очередная выволочка от Даниэля мне обеспечена. Он же защитит своего сыночка!

Он что, пуп земли? - вопрос нечаянно сорвался с губ.

Он будущий Альфа! - сказал, как отрезал, наш предводитель, уперев руки в бока.

Альфа не должен быть слабаком! Не должен кого-либо унижать! А этот... Да он слаб! - слова лились нескончаемым потоком, не желая прекращаться. Я выплеснула наружу все то, что думала об этом несносном мальчишке, в котором никогда не признаю своего Альфу!

20 ударов! - двое бравых парней из его охраны подхватили меня под белы рученьки и поволокли в лес. Да, вот такие суровые законы: вознамерилась не подчиниться приказу - плати. И я платила. Будучи маленьким ребенком, я никогда не сдерживала себя, говоря все то, что думаю. А еще противостояла приказам, хотя, в принципе, это было невозможно.

С тобой мы поговорим дома, Гидеон! - в ледяном тоне Даниэля ничего хорошего не было. И мой обидчик, опустив голову, плелся за ним следом, а меня тащили в лес, где стянув платье нанесли ровно двадцать ударов. Кровь холодными струйками стекала по спине, чертя красные дорожки. От резких движений кожа, начавшая регенерировать, вновь рвалась, причиняя нестерпимую боль. Хотелось заорать, но я лишь тихонечко скулила, глядя, как эти два амбала растворяются в наступивших сумерках. Обидно.

Такое происходило постоянно. За неподчинение всегда ждала расплата, так что желающих выступить против, не находилось. Меня же просто бесило двуличие этого Даниэля, с которым спала моя мамочка. Как ей только не противно? После смерти отца она стала какой-то странной, даже злой, хотя, может, просто раньше этого никто не замечал? Вот и сейчас. Я с трудом выползла из леса, а моя родительница уже тенью скользнула в дом Альфы. Сидя на пригорке, откуда открывался прекрасный обзор на все наше поселение, в том числе и на дом родителей Гидеона, наблюдала, как задернули шторы, как затанцевали силуэты в отблеске ночника, а потом и вовсе погасили свет...

Опять ты тут?! - Марианна, моя любимая сестричка, приземлилась рядом со мной, обняв за плечи. - Тебе не надоело?

Ты не понимаешь! Она не имела права так поступать! Это не справедливо!

Что ты считаешь не справедливым? То, что она изменяет нашему отцу? Так его уже давно нет в живых, да и не питала она к нему нежных чувств. Ее тогда просто выдали замуж. Она стала разменной монетой, пешкой, объединившей две стаи.

Но вед папа любил ее! Она...

Знаешь, мы не имеем права ее осуждать, все же она нас родила. Пойдем-ка, побегаем лучше!

Нет. Не хочется. Ты иди, а я тут еще посижу, потом спать отправлюсь. Все хорошо, правда, - улыбнулась через силу, стараясь скрыть все то, что творилось внутри меня. Злоба. Ярость. Все смешалось во мне, создавая гремучий коктейль. Сейчас я, как никогда, хотела быть сильной, способной противостоять всем и каждому, кровью доказывая свое право на свободу и независимость, не желая быть бесхребетной амебой, как остальные волчицы.

Резкий шорох вывел меня из состояния задумчивости.

Тише. Тише. Это всего лишь я, - около края леса появилась фигура, закутанная в балахон. Даже с обостренным зрением не возможно было ничего разглядеть.

Кто, "я"? - настороженно сделала пару шагов, вдохнув поглубже воздух, стараясь учуять аромат незваного гостя. И ничего. Абсолютная пустота. - Кто вы? - теперь, по-настоящему, стало страшно. Кем же может оказаться тот, кто не имеет запаха, тот, кого не слышно?

Не бойся. Вреда я не причиню. Тебе, по крайней мере, - фигура, закутанная в плащ, медленно приближалась ко мне. - Ты мне нужна.

Узнаешь в свое время. Сейчас слишком рано. Да о чем я? Ты сама попросишь меня об услуге, - ее шепот пробирал до мурашек, закрадывался в душу...

Нет. Не попрошу!

Попросишь! Мне виднее, - налетевший шквалистый ветер бросил волосы в мое лицо, на мгновение лишив зрения. Этого хватило, чтобы фигура исчезла, а меня трясло, как в лихорадке. Что-то в ее словах напрягало. Как будто все то, что она тут наговорила, могло оказаться правдой. И кто она? Ответа на этот вопрос я не знала.

Все началось, когда мне стукнуло двенадцать. Помню, я этим так тогда гордилась. Именно с этого возраста волчатам разрешалось присутствовать на вече, проходящим каждое полнолуние. А это... непередаваемо. Полная луна... и магия. Древняя, чистая и невероятно сильная магия, окутывающая всю стаю. В воздухе так и витает аромат счастья. Всеобщего единения. Медленно стягиваются люди к ристалищу, оставив где-то там свои дела, заботы, проблемы... Но стоит только полной луне пролить свой мягкий, серебристый свет на поляну, как рядом уже волки. Огромные хищники в унисон затягивают хвалебную песню, понятную лишь им, а затем каждый голос стаи звучит по отдельности. И эта какофония звуков поднимается ввысь, паря над землей... Это безумно прекрасно. Ты вдруг начинаешь ощущать себя чем-то маленьким в столь слитном механизме, при этом прекрасно понимая, что без тебя одного этот механизм не будет работать.

Я с нетерпением ждала этого момента. Марианна с самого утра жужжала мне о том, что я опозорюсь, сделаю что-нибудь не так... Оно и получилось.

Ровно в полночь мы вышли из дома, направившись на поляну, где уже собирались все остальные.

Мы рады приветствовать новое поколение, - заговорила Ева, одна из Старейшин. Боевая такая бабулька лет семидесяти. На самом же деле она разменяла третью сотню. Ее глубокий, грудной голос разлетелся по поляне, призывая к тишине, заставляя сделать всех нас, кто оказался здесь впервые, шаг вперед. Такой неуверенный первый шаг к единению со стаей, с семьей.

Первым шагнул Гидеон. Ха, кто бы сомневался? Этот прибабахнутый всегда стремился влезть в любую щель! За ним потянулись и остальные. Медленно, но верно, молодые волчата выстраивали идеальный круг. И вот рядом со мной не осталось уже никого. Я стояла у края поляны, решая, а стоит ли сделать этот шаг? Стоит ли моя свобода каких-то уз, основанных на соподчинении? Не знаю. Тогда мне трудно было рассуждать об этом, основываясь лишь на тех скудных знаниях, что я имела об отношениях в стае, зато очень частые наказания за непослушание... И я замкнула круг, не считая себя частью семьи, не желая этого признавать.

Луна проплыла над макушками деревьев, заливая нас своим светом. Теперь на поляне стояли волки, ослепительные в своей силе и красоте. Традиции предписывали даровать им имена. Сделать это могли лишь те, кто наблюдал их первое обращение. Не знаю, откуда появилась эта традиция, которая, мягко говоря, была дурацкой, но против системы не пойдешь в одиночку.

…Тяжело прошумел в верхах ветер, сорвал с веток снег, осыпав радужной пылью спины лежащих внизу волков. Ель покачнулась, и Егор еще теснее прижался к стволу, запоздало пожалев о том, что не догадался взять из дровней веревку. Сейчас привязался бы и ни о чем не думал. Уж лучше бы замерзнуть, чем волкам в зубы…

Вот ведь как все повернулось! Какой год охотится на этих самых волков, перестрелял и переловил незнамо сколько, а надо же – самого загнали на дерево! Эх, жизнь-жестянка, не знаешь, где и упадешь… Разве думал, когда ехал на делянку, что волчица выследит его и здесь? Другое дело – подстерегла бы у себя на болоте, так нет же, сюда принесло, окаянную!

Часов у Егора не было, но он и без них определил, что сидит уже больше часа. Правда, пока сидеть было можно – сквозь полушубок и ватные брюки ни ветер, ни мороз не проникали, тепло и ногам в валенках, и все же никакая одежда не поможет, если придется ждать долго. Но верить в это не хотелось. По прикидкам выходило, что волки не догнали лошадь – больно уж быстро вернулись, – и сейчас она уже в деревне, и там идет суматоха.

Егор представил себе, как бегают деревенские мужики и бабы, как распоряжается всем председатель, и ему стало радостно на душе от нарисованной картины. И только мысль о жене и дочке приглушала радость. Ладно, дочка, три годка только, ничего еще не понимает, а жена небось ревмя ревет, небось думает, что его и в живых уже нет. Он вспомнил, что, уезжая, наказал жене истопить к его возвращению баню, и она, наверное, истопила, а он сидит тут, как цуцик. Одна радость – табак.

Махорка и спички были в кармане, и Егор покурил, а окурок бросил на головы волкам – приятно было хоть чем-нибудь досадить зверям.

Мысли вернулись к старому. Ну надо же, как все сошлось! Приехал, называется, за бревнами! А ведь мог бы додуматься, что дело добром не кончится, ведь все шло к этому. Сначала Дымка сожрали, а потом волчица к дому приходила – мало тебе этого? Нет, заладил, как дурак: ничего ему волки не сделают! Сиди теперь, кукуй, раз такой смелый, да моли бога, чтобы в деревне поскорее хватились… А все волчица. И откуда только взялась такая курва? Вишь чего надумала – за выводок рассчитаться! Сколько раз брал выводки, и ничего, а эта взбеленилась. Полгода прошло, а все не забыла…

Прошло и верно полгода, волчиный выводок Егор взял в мае, а вообще-то охотничьи дела его были давние, такие, что не сразу и вспомнишь.

Охотиться Егор начал рано, мальчишкой еще. Да и как по-другому, когда все Бирюковы испокон веку были охотниками? И не какими-нибудь, а волчатниками. Волчатником был и отец Егора, и дед, и прадед, Тимофей Бирюков, известный на всю округу тем, что охотился с ручным волком. Как этот волк попал в дом к прадеду – взял ли его Тимофей Бирюков волчонком или подранил взрослого зверя, а потом приручил, – никто из Егоровой родни не знал. Даже дед ничего не помнил про то время, потому что был совсем мальцом, когда отец пропал в лесу. Без следа пропал и без слуха – ушел и сгинул вместе со своим волком. Пропасть в дремучем лесу – дело нехитрое, там с человеком всякое может случиться, однако молва не связывала гибель Тимофея с дикостью здешних мест. Не такой был человек Тимофей, чтобы взять да и заблудиться или ненароком свернуть шею в каком-нибудь буераке. Нет, не по своей оплошности пропал Тимофей – никто другой, как волк, погубил охотника. Видать, навел на него стаю, и звери загрызли Тимофея.

После такого случая в самый раз остерегаться Бирюковым, держаться подальше от леса, да где там! Завзятого нрава были все, с ружьем не расставались, передавая один другому опасную науку волчьих облав и выслеживаний.

Лет с двенадцати стал охотиться и Егор. Сначала было вроде забавы, а потом пристрастился по-настоящему. Стрелял из дедовой берданки зайцев да боровую дичь. Добывал немного: не хватало ни силенок, ни сноровки, ни огневого припаса, но и то, что приносил, было приварком для стола, где, кроме картошки и молока, других разносолов не водилось. Время стояло трудное, шла война, и на отца уже получили похоронку, а у Егора были еще две малые сестренки. Тут каждый лишний кусок был к месту.

Нехватка пороха и дроби, понятно, беда для охотника, зато это приучило Егора стрелять редко, но метко. И годам к шестнадцати он стал первым стрелком в деревне, а к двадцати решил больше не гоняться за мелочью и взялся за волков. Их в том глухом углу Калининской области, под Весьегонском, всегда хватало, а после войны развелось видимо-невидимо. Стрелять зверье было некому, мужиков в деревнях повыбило войной, и волки окончательно обнаглели. Собакам и скотине от них не было никакого спасу. Чуть зазевается какая дворняга, глядишь, волки уже тащат ее в лес; стоит пастуху отвернуться, как уже нет овцы или телки. Да что скотина – ребятишек боялись отпускать по грибы. Поэтому никто не удерживал и не отговаривал Егора от того, чтобы стать волчатником. Все знали о его меткости и удачливости, к тому же и выгода получалась немалая, поскольку за каждого убитого волка в заготконторе платили по пятьсот рублей. Дело, конечно, опасное, не каждый решится идти на волка, но Егор-то вон какой вымахал. Да и пятьсот рублей на дороге не валяются.

Но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Волк – зверь серьезный, тут старая берданка плохая подмога, а еще и картечь нужна, и капканы. А где взять? Спасибо председателю сельсовета, выручил. Вместе с Егором ездил в район, хлопотал о ружье и капканах. Ручался за Егора, говорил, что тот все затраты на него оправдает. Уважили председателя, как-никак фронтовик, две «Славы» имеет, и вручили Егору в счет аванса новенькую «тулку» двенадцатого калибра и три волчьих капкана, густо смазанных солидолом. Отвесили пороху и дроби с картечью.

Вроде все устроилось, однако скоро начались нелады. Сходив раз с охотничьей бригадой на облаву, Егор заявил председателю сельсовета, что будет промышлять один, потому как мотаться по лесу без толку он не согласен. Разве это охота, когда все галдят, как вороны, курят и гремят разными железяками?

Председатель, всю войну провоевавший в разведчиках, в душе был согласен с Егором, но положение обязывало его не допускать партизанщины, и он долго увещевал Егора, просил не идти против коллектива. В бригаде и так мало охотников, а уйдет Егор, вообще некому будет работать. Ну не получилось один раз, получится в другой, а бригадиру он скажет, чтобы подтянул у мужиков дисциплину.

Но Егор настоял на своем, хотя и хлебнул потом лиха. Бригада, какая она ни есть, все бригада, в ней каждый помогает другому и работает для всех, а один – он один и есть. Все делай и соображай сам, никто тебе ничего не подскажет. Пока до какой-нибудь волчьей хитрости докумекаешь – мозги набекрень сдвинутся. Потому так и получилось, что за первую зиму Егор с грехом пополам добыл одного волка. Ох и смеялись охотники! Костили Егора на чем свет стоит, обзывали единоличником и куркулем, но Егор сопел в свои две дырочки и целыми днями пропадал в лесу.

Трудно давалось знание волчьих повадок. Взять хотя бы тропы. Это только кажется, что волки бегают по лесу без разбора, а на самом деле у них для всякого случая своя дорога. А какая и для чего – тут Егору пришлось поломать голову. Зато многое прояснилось, и Егор, наткнувшись на волчью тропу, уже не гадал, куда это направились волки, на охоту или на лежку, а мог сказать об этом в точности. А сами следы? Здесь тоже нужен был глаз да глаз, потому что глянешь – вроде прошел один волк, а приглядишься – пробежала стая. Волки, когда их не гонят, бегают не врассыпную, а друг за дружкой, след в след, поэтому и кажется, будто прошел один зверь.

Мало-помалу разобрался Егор и с волчьим воем, научился отделять голоса молодых от матерых, распознавать, о чем они воют. И сам стал подражать вою, вабить, как говорят охотники. Но и здесь тоже было много такого, что не лезло ни в одни ворота. Вот, скажем, завыл ты. Воешь, стараешься, даже голову задираешь по-волчьи кверху, а сам думаешь: да неужто волк, дикий зверь, не отличит этот вой от своего, волчьего? Так не отличали ведь! Стоило завыть, и вот уже откликнулся один, другой, третий. И уж тут не хлопай ушами: вой, подманивай зверя под выстрел. Егор и подманивал, дивясь волчьему неразумству.

Правда, не все волки поддавались обману, а уж волчицы, особенно старые, – те совсем редко. Ухитрялись, неизвестно как, отгадывать, что дурачат их, и ни за что не отзывались.

Словом, со временем дело у Егора пошло, и все насмешники прикусили языки. Да и о чем было говорить, если Егор за зиму меньше десятка волков не брал? В заготконторе с ним теперь здоровались за ручку и величали по имени-отчеству, а портрет Егора из года в год так и висел в сельсовете на Доске почета.

Чего бы не жить, спрашивается, но судьба рассудила по-своему, свела, как будто нарочно, с этой стаей на болоте. Гиблое место, всем болотам болото. Деревенские называли его Верховым, оно начиналось километрах в пяти от деревни, а где кончалось – не знал никто. Егор, не раз забредавший туда, был уверен, что, если идти болотом, никуда не сворачивая, упрешься прямым ходом в тундру – настолько обширными представлялись ему эти владения кикимор и леших. Верно, ни тех, ни других Егор там никогда не встречал, а вот одного болотного жителя знал, как говорится, в лицо.

Прошлой весной, в мае, Егор возвращался из леса. За целый день ходьбы портянки сбились, и Егор присел перемотать их. Разувшись, он разгладил портянки на коленке и уже начал было обертывать ногу, как вдруг увидел волка. Держа в зубах зайца, тот не спеша трусил совсем недалеко от Егора. День был безветренным, в неподвижности воздуха запах человека не долетал до волчьих ноздрей, и зверь не чуял Егора. Однако Егор замер: не учуял, так услышит, только шевельнись. Волк, что кошка, чуть какой шорох, он уже тут как тут. А Егору не хотелось спугивать зверя. Во-первых, волк нес зайца, а во-вторых, бежал прямехонько на болото. Уж не к деткам ли? Заяц-то для какого хрена?

С того раза Егор стал все чаще кружить возле болота и даже углубляться в него, надеясь обнаружить волчьи тропы или встретить самих волков. Но те как в воду канули, зато тропы отыскались вскоре. Изучив следы, Егор попробовал определить, велика ли стая. Получилось – четыре волка. И только зимой, когда звериные следы читались на снегу, как буквы на бумаге, выяснилось, что в стае семеро зверей. Это было то, что нужно, и Егор стал готовиться к охоте. Но все сорвалось из-за дурацкого случая: как-то, коля дрова, Егор попал по ноге и всю зиму просидел дома. Нога зажила лишь к апрелю, но в апреле какая охота, время упущено. Оставалось одно утешение – дожидаться, когда ощенятся волчицы. Стая жила на болоте, тут и гадать было нечего, и требовалось отыскать логово и взять волчат – хоть и половинная, а все же выгода. А там, глядишь, и до стаи руки дойдут.

…Егор покурил еще раз и опять бросил окурок в волков. А между тем мороз стал донимать не на шутку. Сначала защипало щеки и нос, а потом холод проник и под полушубок. Как Егор ни подтыкал и ни запахивал полы, ветер находил в них щели, добирался до поясницы и спины. А тут еще и ноги затекли, и Егор вытягивал их и так, и сяк, ворочался и трещал сучьями, а волки, словно чувствуя, что ждать осталось недолго, задирали морды вверх и смотрели на Егора. Он показывал им фигу и матерился.

В лесу посинело, тени укоротились, а никто так и не ехал, и Егор подумал, что волки, видать, догнали кобылу. Конечно, догнали, разве убежит лошадь с дровнями от зверей? Потому и не едут, не знают ни о чем. В выходной у всех полно своих забот, кому какое дело, куда уехал Егор. Даже и конюх навряд ли вспомнит, потому что Егор обещал ему, что сам поставит лошадь в конюшню. Жена – та, конечно, дожидается, так ведь ни о чем таком и не думает. И представить себе не может, что волки его на дерево загнали. Топит себе баню да ждет. Дай бог, к вечеру догадается, что дело неладно, так не просидишь до вечера на суку-то. Не петух, лапки не подожмешь да голову под крыло не спрячешь.

От этой мысли Егора взяла злость, и он, увидев над головой сухой сук, отломал его и швырнул в волков. Но те лишь отбежали подальше. Егор невесело усмехнулся: нашел, чем пугать – палкой. Их бы сейчас картечью хлестануть, особенно эту сучку волчицу. У-у, тварь хитрющая! Все чует. Уж как он караулил ее после той ночи, когда она к дому приходила, и все впустую. Как сквозь землю провалилась. А логово? Лучше всякой лисицы упрятала. Чуть не месяц искал, с ног сбился и, если бы не бинокль, не нашел бы…

Самое время искать логова – май. Волки щенятся в конце марта – начале апреля, и выводки надо брать до июня. Не возьмешь – волчата подрастут и не дадутся в руки. Услышат, что подходишь к норе, убегут и спрячутся. И тут ты хоть разыщись их.

Такой случай у Егора был, поэтому нынешней весной он не хотел упускать сроки, и, как только справили праздники, Егор наладился на болото.

«Кто рано встает, тому бог дает» – об этом всегда твердил дед-покойник, к этому приучил и внука, и Егор вышел из дому чуть свет. Солнце только-только выкатилось из-за частокола елок и по крутой дуге поднималось на небо, где, как белье на веревках, висели чистые, подсиненные облака. В избах топились печи, мычали во дворах коровы, а собаки от калиток провожали Егора незлобливым, с ленцой, брехом. Ночью прошел дождь, сильно пахло водой и распустившимся березовым листом, и Егор подумал, что, раз береза пошла в лист, холодов больше не будет.

Шел Егор налегке – нож в кожаном чехле на поясе, рогожный мешок под мышкой да ломоть хлеба с салом в кармане телогрейки, чтобы было что пожевать, когда захочется. Кепку начиная с весны Егор не носил, надевал только в августе, когда в лесу появлялся клещ, или лосиная вошь, как называли его деревенские, а из всех обувок предпочитал в летнее время одну – бахилы. Самая подходящая для охотника обувка – длинные, выше колен чулки, сшитые из толстого брезента и пропитанные какой-то мазью, которая не пропускала сырость, хоть стой в воде с утра и до ночи. Легкие и прочные – ни одна змея не прокусит – бахилы были незаменимы в лесных скитаниях, и Егор удивлялся, почему их не продают в магазинах. Сам он доставал бахилы у сезонников на торфоразработках – выменивал за тетеревов и глухарей. С портянкой или с шерстяным носком бахилы были лучше всяких сапог.

Легко дышалось Егору в это теплое майское утро. Две недели назад, как раз на Пасху, ему исполнилось двадцать шесть, он был три года женат, души не чаял в маленькой дочке, а охоту не променял бы и на златые горы. Конечно, лето – пора не охотничья, летом зверь и птица выводят потомство, и бить их в это время запрещено, но для дела, которым занимался Егор, запретных сроков не устанавливалось – волка разрешалось истреблять круглый год. И какими хочешь способами. Хочешь – стреляй, хочешь – лови капканами, а желаешь – мори отравой. Егор так и делал, правда, отравой не пользовался, брезговал, считая, что морить ядом кого-никого, пусть даже волка, – не охотничье занятие. Волк – не клоп и не таракан, а животина умная и хитрая, вот и добудь его по правде, ежели ты охотник.

Забота на зиму у Егора была – стая на болоте. Но это – на зиму, до нее еще дожить надо, а вот волчата, которые растут где-то в логове, – неплохой надбавок. Волки помалу не приносят, шесть-семь волчат, как пить дать, бывает и больше, но Егор на много не замахивался. Пусть будет хотя бы пяток, вот тебе и полторы тысячи в кармане. За волчонка платят по три сотенных, а полторы тысячи – это полкоровы.

В голове все складывалось куда как складно, однако Егор знал: отыскать логово – не гриб найти. Конечно, волки далеко в болото не полезут, там им прокорма не хватит, устроятся где-нибудь поближе к лесу да к деревне, но где? С любого края могут окопаться, и будешь неделю ходить вокруг да около, пока не наткнешься. Да еще как сказать, наткнешься ли…

Болото встретило Егора тяжелым запахом испарений, сыростью и той особенной тишиной, какую хранят тайные, дремучие места. Словно некая завеса отделяла болото от остального мира, от его привычных звуков и проявлений жизни; здесь против воли хотелось ступать неслышно, а говорить шепотом, как будто и шаги, и слова были запретны среди этих трясин и зыбей.

Ярко-зеленый весенний мох пружинил под ногами, как губка, процеживал сквозь себя коричневую торфяную воду, которая до краев наполняла глубокие вмятины следов. Множество островков, поросших частой березовой молодью и невысокими кривыми соснами, были разбросаны по болоту вперемежку с окнами открытой воды, огороженными, как частоколом, зарослями рогоза и осоки. Такие окна могли скрываться и подо мхом, когда посмотришь – вроде безобидный зеленый лужок, а наступишь – и поминай как звали, и Егор остановился, чтобы подобрать шест – будет чем прощупать подозрительное место. Всяких лесин валялось вокруг множество, и нужно было только обрубить у подходящей сучки.

Топора у Егора не было, он никогда не брал с собой топор, который в лесу вечно за что-нибудь да цеплялся; не хуже топора ему служил нож, изготовленный деревенским кузнецом Гошкой. С ручкой из лосиного рога, с широким и тяжелым лезвием, нож годился для любого дела. Им Егор снимал шкуры, рубил лапник для подстилки и валежник для костра, а на спор перерубал даже гвозди.

Пригодился нож и теперь. Через пять минут шест был готов, и Егор, опираясь на него, как на посох, двинулся в глубь болота. Каждый островок в нем мог быть тем самым местом, где устроились волки, и Егор не пропускал ни одного, тыча шестом во все щели. Ноги то и дело проваливались в колдобины, но хуже всего было в чащобе, сквозь нее приходилось продираться согнувшись, и скоро Егор взмок. Отыскав во мху бочажок, он напился из пригоршни, обмыл лицо. После воды потянуло курить, но Егор, жалея время, пересилил себя и пошел дальше.

Солнце, повисев над головой, медленно покатилось к закату, когда Егор решил: на сегодня хватит, и так забрался черт-те куда, пора выбираться. Найдя место посуше, он расстелил мешок и сел. Полез было за махоркой, но вспомнил о сале и достал из кармана сверток. Развернул тряпицу, разломил хлеб, нарезал сало ломтями. На теплой погоде оно потеряло твердость, но от одного только чесночного духа у Егора потекли слюнки. Он ел сало со шкуркой и между делом посматривал по сторонам.

Болото на глазах меняло свой облик. Воздух над ним чуть заметно посинел, и эта синева, смешиваясь с зеленью мха, осок и листвы, как туман, окутывала все вокруг, перемещалась и пульсировала, словно живая, странным образом изменяя формы и очертания. Повсюду мнилось чье-то движение, слышались какие-то вздохи, какое-то клокотанье и шипенье, а время от времени на поверхность темных окон вырывались громадные пузыри и тут же лопались, чтобы освободить место новым. Казалось, что на всем болоте происходит какая-то невиданная варка, что кто-то, загрузив этот огромный котел, удалился до поры до времени и где-то ждет результатов своего опыта. Сгущаясь, испарения стояли над болотом, как чад, и лучи низкого солнца, пронизывая его под косым углом, вспыхивали и переливались крошечными разноцветными искрами.

Пора было выбираться из этих душных и обманчивых хлябей. Свернув напоследок цигарку, Егор с удовольствием покурил. Он не считал, что день прошел зря. Начало сделано, и это главное. Завтра надо поглядеть с другого края, а понадобится – и с третьего. Ни в какое везение на охоте Егор не верил. Везет только дуракам – это точно сказано. А охота терпения требует. Здесь одним махом да наскоком шиш чего добьешься. Но и зря волынить тоже нечего. До конца месяца, кровь из носа, а надо найти логово. Не найдешь – накрылись твои полторы тысячи.

Но и следующие дни ничего не дали. Егор приходил домой затемно и, даже не поев, валился на постель. Жена подбирала за ним разбросанные по всей избе вещи и в который раз принималась уговаривать Егора бросить охоту. Мало ли в колхозе других дел? Мужиков не хватает, везде примут с радостью. И не надо будет с утра и до ночи таскаться по этому проклятущему лесу, мерзнуть и мокнуть и рвать без конца одежду. Она и так не успевает чинить. Всех денег все равно не заработаешь, проживут и на трудодни. Живут же другие.

Егор в разговоры не вступал. Они велись неоднократно, и он знал, что жена поворчит-поворчит и отстанет. Слушая ее вполуха, Егор незаметно засыпал, а утром снова снаряжался и уходил на болото. Он уже признался себе, что дело оказалось труднее, чем думалось. Поиски затягивались, время уходило, а он как был ни с чем, так ни с чем и оставался. Громадная протяженность болота путала все карты, и, чем дальше Егор проникал в него, тем яснее сознавал, что так можно проискать и до морковкина заговенья. Он не знал главного – хотя бы примерного направления на логово.

Верно: троп много, а по какой идти? Все так и так не облазить. Тут сам господь бог не разберется.

Бог, может, и разобрался бы, а Егору отступать было некуда, и он в конце концов придумал выход из положения. Правда, здесь ему требовалась помощь, но Егор надеялся, что ему не откажут. С этим он и отправился ближайшим вечером в дом председателя сельсовета.

Там ужинали – ели жареную картошку. Большая сковорода стояла посередине стола, за которым сидело все семейство.

– А-а, Егор! – сказал председатель. – В самый раз поспел, присаживайся к нашему шалашу.

Егор только что отужинал дома, но обижать отказом председателя не стал.

– Нет еще, – ответил Егор.

– Что так? Чай, вторую неделю ходишь.

– Так болото, Степаныч. Прорва.

– Выходит, не найдешь?

– Найду, никуда не денутся.

– А не опоздаешь? Они к концу месяца уже шустрыми станут, черта с два дадутся в руки.

– Раньше возьму. Ты мне помоги только, дай бинокль денька на два.

– А на кой он тебе? – удивился председатель.

– Есть одна мысля. Гриву возле Сухого ручья знаешь? Сделаю на сосне засидок – никакой волк мимо не проскочит. А мне бы только узнать, в какую сторону они бегают.

– А что, верно! Мы на фронте так делали. Залезешь, бывало, куда повыше, а оттуда в бинокль все как на ладони. – Председатель прошел за перегородку и через минуту вернулся с биноклем. – На, дарю. – И, видя удивление Егора, рассмеялся: – Бери, бери, у меня он все равно без дела лежит!

Бинокль был немецкий, трофейный, и увеличивал так сильно, что когда Егор однажды смотрел в него, то видел всю деревню насквозь до мельчайших подробностей. Имей он такую технику, не бегал бы по лесу, высунув язык. Но взять бинокль за просто так Егор не мог. Поэтому и предложил:

– Давай баш на баш, Степаныч.

– Это как же? – прищурился председатель.

– А очень просто. Ты мне бинокль, а я тебе – нож.

– Гошкин? И не жалко?

– Подумаешь! Сам вон чего отдаешь, а мне нельзя? Егор знал, что его предложение пришлось председателю по душе. Тот не раз любовался ножом, и Егор был доволен, что все получилось честь по чести.

…С каждой минутой сидеть становилось невмоготу. Насквозь промерзшие валенки сделались как деревянные, полушубок стоял колом. От ледяного ветра у Егора ломило лоб, замерзшие пальцы не сгибались, и он, чтобы не упасть, привалился боком к стволу. Стало как будто легче, и Егор устало закрыл глаза…

Утром Егор ушел в лес ни свет ни заря. Всю охотничью амуницию он на этот раз оставил дома, взяв с собой лишь бинокль, гвозди и топор. Нож, хотя он и оставался пока у Егора, для сегодняшнего дела не подходил. Рубить хворост или лапник – это совсем не то, что строить засидок. Здесь без топора не обойдешься.

В целом же план Егора выглядел так.

Грива возле Сухого ручья, о которой он говорил председателю, была песчаной косой, глубоко вдававшейся в болото и заросшей столетними соснами. На одной из этих сосен Егор и намеревался соорудить засидок, а проще говоря, помост, чтобы с него рассматривать в бинокль все, что делается на болоте. Волки не могли целыми днями сидеть возле логова, им надо было кормить волчат, бегать туда-сюда, и Егор надеялся рано или поздно засечь в бинокль какого-нибудь волка, а уж тот наведет его на логово. Но осложнения могли возникнуть и здесь. Попадись на глаза переярок – он не помог бы делу. Летом переярки держатся сами по себе, матерые их близко не подпускают к логову, так что засекать требовалось взрослых, волка или волчицу. Только они знали, где логово, и могли показать след.

Егор быстро отыскал то, что ему было нужно, – высокую сосну, росшую на самом краю гривы. Дерево было старое, кора на нем задубела и растрескалась, а нижние сучья давно высохли и отвалились, и, чтобы добраться до крепких лап, пришлось ладить лестницу. Делать настоящую Егор не собирался, проще было прибить к стволу метровые поперечины, и он, свалив две сушины, через час управился с делом. Оставалось забраться повыше и смастерить помост. На это ушел еще час, и когда Егор, наконец, устроился на лапнике как на полатях, то вслух обругал себя: не мог додуматься до простого дела сразу, целую неделю потерял зазря.

С высоты засидка болото и в самом деле просматривалось далеко, каждый островок на нем, каждое окно виделись по отдельности, а в бинокль различались и рябь от ветерка на поверхности окон, и колыхание травы и кустов на островах. Чтобы было совсем хорошо, Егор снял телогрейку, свернул ее поплотнее и подложил под локти. Потом достал из чехла бинокль, подрегулировал резкость и повел окулярами из стороны в сторону, прикидывая, откуда лучше всего начать.

Первыми, кого увидел Егор, были две цапли. Будь Егор на земле, он ни за что не заметил бы их – заросли тростника и рогоза скрывали цапель с головой, но с помоста, приближенные сильным увеличением, птицы гляделись, как на картинке. Серые, с темными крыльями, с хохлами на голове, они расхаживали взад-вперед по залитой водой низине, временами замирали на секунду и вдруг делали быстрый выпад длинными шеями. Как ножницы, раскрывались клювы, и цапли, запрокинув голову, заглатывали добычу. Егор даже рассмотрел, какую – лягушек. У бедолаг был в разгаре любовный сезон, ошалев от избытка чувств, они потеряли всякую осторожность, и цапли ловили их без всякого труда. Они глотали лягушек с необычайной легкостью, и Егор не удивлялся этому – он не раз видел, как цапли с такой же легкостью заглатывали на речке язей величиной с ладонь.

Слева на берегу зашевелились кусты, и Егор сильнее прижал к глазам бинокль, готовый вот-вот увидеть среди нежной зелени темно-серое волчье тело. Но вместо этого из кустов вышел лось. Постоял, как лошадь, поводя в разные стороны ушами, и не спеша пошел вдоль закраины. Он явно не собирался заходить на болото, и Егор, разглядывая лося, подумал: уж не тот ли это, которого в позапрошлое лето он с мужиками вытаскивал из трясины? Похож, да и на болото косится, как собака на палку, как будто знает, что туда лучше не соваться. Если тот, тогда все понятно. В тот раз его ребятишки увидели. Пошли за камышовыми шишками и наткнулись. Бегом в деревню. Ну мужики и снарядились. Веревки взяли, топоры. Как раз поспели, лось уже увяз, одна голова торчала. Еле вытащили веревками да вагами…

Время шло. Давно улетели по своим делам цапли, затерялся среди лесных дебрей лось, а никаких признаков того, что где-то, может быть по соседству, затаились волки, не было. Чтобы как-то развеяться, Егор несколько раз покурил в кулак. Он не опасался, что волки учуют махорочный запах на такой верхотуре, но за время лесной жизни курение в кулак стало привычкой. Береженого бог бережет, говорил, бывало, дед, тоже охотник, приучавший Егора ходить в лесу тихо, не балаболить попусту языком и не оставлять после себя разных едких запахов. И Егор помнил дедовы наказы, но сегодня был не тот случай, когда следовало соблюдать всякие хитрые правила. Засидок засидку рознь. Вот если бы караулить на лабазе медведя, ворующего овсы, – дело другое. Тут сиди тихо, не дыши, а уж о куреве и не вспоминай лучше. Выкуришь «гвоздик» – все испортишь. А нынешняя засада – и не засада вовсе. Просто надо подглядеть, куда да откуда бегают волки, и одна-другая цигарка здесь не помеха. Здесь главное – не шуметь. Так ведь он и не шумит, а если и споет какую частушку со скуки, то потихоньку, а не на всю ивановскую.

Волк, как и всегда, появился неожиданно. Крупный, лобастый, с прямым, как бы струящимся по воздуху хвостом, волк легко перепрыгивал выворотни и завалы, все дальше углубляясь в болото. Никакой добычи он не нес, но это ничего не значило. Волк мог проглотить мясо, а потом отрыгнуть его у логова.

Егор сразу узнал волка – это был он, его прошлогодний знакомец. Раньше, когда Егор еще не имел дела с волками, он числил их всех на одно лицо. Да по-другому и не получалось. Волков нельзя было различить, как собак, по масти, все они серые, поди разберись, кого из них ты встречал, а кого не видел ни разу. Но, столкнувшись с волками поближе, Егор убедился, что среди них нет ни одного похожего, все они были разными и для опытного человека запоминались с первого взгляда. Как люди, которые по-разному ходят, по-разному что-то делают, разговаривают и смеются, так и волки по-разному бегали, различались статью и привычками. Охотник, встретивший волка один раз, уже не путал его с другими.

До зверя было метров триста, не больше, и Егор хорошо видел его – матерого, мощного, но еще не кончившего линять и оттого казавшегося тощим. Особенно впалы были волчьи бока, не успевшие обрасти новой шерстью, старая же лезла вовсю, образуя на шкуре целые проплешины.

Егор прикинул направление, которого держался волк, и рассудил, что тот скорее всего метит к видневшемуся вдали сосновому островку, темная зелень которого, как пятно, выделялась среди весенней зелени остального болотного мелколесья. На островке наверняка было повыше и посуше – чем не место для логова?

Между тем волк добежал до островка и скрылся в кустах, Егор с нетерпением ждал, что будет дальше. Если он ошибался и логово было в другом месте, волк мог с минуты на минуту объявиться на противоположном конце островка. Но если логово там, зверь выйдет не скоро. Пока волчат накормит, пока сам отдышится. Небось километров сто отмахал за день. А если на островке не логово, а лежка? Хоть и волк, а не круглые же сутки ему бегать, надо и отдохнуть.

Волк не появлялся. Логово или лежка? Выяснить это сегодня Егор не мог по одной простой причине – он не захватил с собой мешка. Подумал: чего таскать лишний груз, когда сначала нужно узнать, где окопались волки. Не рассчитывал, что в первый же день повезет. А вот поди ж ты, кажись, повезло. Но идти без мешка нельзя. Если логово – волчат за пазуху не положишь. И на ночь не оставишь, потому что за ночь волки перенесут детишек куда подальше. У них для таких случаев запасные квартиры имеются. Так что пусть подождут до утра, как говорят, утро вечера мудренее.

…Привалившись боком к стволу, Егор устало закрыл глаза. И тут же ему показалось, что он запрокидывается и падает, и он закричал, как в страшном сне, и ухватился за ствол. Был ли это миг краткого забытья или он действительно чуть не упал, Егор так и не понял, но смерть в волчьих зубах представилась ему с такой ужасающей реальностью, что он ощутил и боль от клыков, рвущих тело, и смрад, идущий из разинутой волчьей пасти.

И впервые в жизни Егор подумал, что, может быть, такая смерть ему и назначена. Быть у воды и не замочиться? Все время с волками, когда-нибудь да промахнешься. Вот и дождался. Сожрут, как ту дохлятину, какой сам же прикармливал их…

Логово, неглубокая яма, оборудованная по волчьему обыкновению без всякой подстилки и боковых ходов, было вырыто среди корневищ двух сросшихся между собой сосен. Вокруг валялись обглоданные кости и остро пахло волчьей мочой.

Волчата, сбившись в тесную кучку, поглядывали на Егора скорее с любопытством, чем со страхом. Страх еще сидел в самой глубине звериных душ, высвободить его оттуда мог только опыт, а какой опыт у волчат, которые совсем недавно были голыми и слепыми?

И все-таки они почувствовали опасность, и, когда Егор стал вытаскивать их из ямы, огрызались и норовили вцепиться острыми зубками в руку. Егор отвлекал их внимание и, хватая за шиворот, тут же совал в мешок. Волчата ползали по его дну, тыкались носами в углы и потихоньку скулили.

На все ушло не больше десяти минут, и, завязывая мешок, Егор в который уже раз подивился странному свойству волков, которые даже и не думали спасать потомство. Все звери и птицы защищают свои выводки, на что уж клуша – и та глаза выклюет за цыплят, а волки – нет. Убегают и смотрят на все издали, и Егор не мог объяснить себе, в чем тут дело.

Но коли речь зашла о странностях, то и сам Егор слыл среди остальных охотников человеком с причудами. А как сказать по-другому, когда все, кто занимались добыванием волчьих выводков, всегда убивали волчат – палкой, прикладом, кто как умел, а Егор не убивал? Он без всяких раздумий стрелял взрослых волков, ловил их капканами, но волчат приносил живыми. Живыми сдавал и в заготконтору, чем поначалу вызвал там полный скандал. На него смотрели как на дурачка, спрашивали: «Ты что, парень, того?», но, когда Егор молча сложил волчат обратно в мешок, заготовители притихли. План есть план, за каждую лишнюю шкуру им шли премиальные, и они рассудили, что какая разница, от кого принимать шкуры – от умного или дурака. Егор со своей стороны поплевывал на то, как о нем думали в заготконторе. Давали бы порох и другие припасы, а больше от них ничего не требуется. И ему давали. И даже больше, чем другим, потому что никто не приносил за сезон столько шкур, сколько Егор.

Неплохой почин был сделан и нынче. До зимы еще ждать да ждать, а пять шкур вот они, в мешке. Те самые полторы тысячи, которые чуть не уплыли из-под носа, не придумай он номер с биноклем. И ведь что интересно, рассуждал Егор. Ведь загадывал, что пусть будет пять волчат, пять и получилось. Как по заказу! А выпадет снег, он и до всей стаи доберется.

…Его все сильнее удивляло, почему так долго никто не едет, но, представив себе ход событий, он понял, что по-другому не может и быть. Если даже лошадь и убежала от волков, в деревне не сразу раскачаются. Сперва пойдут к конюху узнавать, кому и по какому делу тот давал кобылу, а уж потом кинутся к председателю.

Но больше всего надежд у Егора было на жену. И конюх, и все другие могли и не вспомнить о нем, но жена не могла. По времени догадается, что что-то случилось. Баня, чай, давно остыла, а ведь он обещал к бане. Да не в этом даже и дело. Сердце женское обо всем скажет, голубиная Машина душа. Хорошо, что он ничего не сказал ей тогда про волчицу, пусть лучше думает, что запозднился мужик, приедет…

Хотя Егор брал выводок не первый раз, он не считал себя специалистом в этом деле. Так же как и в охоте с флажками. Отказавшись от нее с самого начала, он потом все же попробовал себя два раза на облавах, но так и не прикипел к ним душой. Самое интересное в облавах, к чему Егор имел расположение, было выслеживание стаи. Здесь требовались сметка, знание звериных повадок и терпение, а настоящих помощников у Егора так и не нашлось, и он окончательно поставил на облавах крест.

Капканы – вот это по нему. Здесь он один выступал во всех лицах – сам выслеживал, сам приваживал волков и ставил капканы, сам добывал из них зверей. Никто не мешал ему, не советовал и не кричал под руку, но зато никто и не помогал, когда приходилось брать волка. Все делалось один на один, с риском, и этот риск придавал делу особую остроту, горячил кровь.

Одно было плохо: капканный промысел был занятием сугубо сезонным. На него в году падало в лучшем случае три-четыре месяца, в остальное же время приходилось перебиваться с хлеба на квас. Была, правда, отдушина – выводки, но Егор занимался ими без особой страсти. Не велика заслуга – брать беспомощных волчат. Мальчишка и тот сможет. Проще простого дело: пришел, сложил, как дрова в мешок, и вся недолга. Даже ружья не надо. Зачем, спрашивается, ружье, когда обороняться все равно не от кого – ты только чихнешь, а волки уже и пятки смазывают.

Однако с некоторых пор Егор стал замечать, что вокруг него закрутилась какая-то непонятная кутерьма. Начать с того, что по ночам стал лаять Дымок. Ничего особенного в этом вроде бы и не было, Дымок лаял и раньше, на то он и собака, но тогда это был лай как лай, а теперь в нем слышался постоянный страх, что и удивило Егора. Конечно, Дымок был самой обыкновенной беспородной дворнягой, какие жили в каждом деревенском дворе, но трусости за ним никогда не замечалось. Наоборот, он не пропускал случая, чтобы не ввязаться в собачью драку, с яростью изгонял из огорода забредших туда коров и даже порывался ходить с Егором в лес, но там от него было пользы как от козла молока. Волки чуяли Дымка за версту, и Егор раз и навсегда внушил ему, что его место – при доме. Бегай, карауль, делай свои собачьи дела, а куда не просят, не суйся.

И вот Дымок стал бояться. Что ни ночь, он исходил лаем и просился в дом, и Егор не знал, что подумать, чем объяснить такую перемену в собаке. Раньше у Егора не было привычки просыпаться по ночам, теперь же его будил лай Дымка. Стоило выйти из дома, Дымок подбегал, непривычно жался к ногам. Егор садился на завалинку, успокаивая, гладил собаку и всматривался в темноту. Что могло так пугать Дымка? Не волки же, в самом деле! Волки летом не подходят к деревне. Зимой – да, зимой в лесу мало пропитания, и звери наглеют, а сейчас еды хватает везде. Но тогда что же? Не станет же Дымок пугаться ни с того, ни с сего.

Так ничего и не надумав, Егор возвращался в избу, при этом Дымок норовил прошмыгнуть в дверь и устроиться на мосту, но этого Егор, как истый деревенский житель, допустить не мог. Не хватало еще, чтобы собака жила в доме. И он выдворял Дымка обратно на улицу.

– А что, как он взбесился, Егор? – спрашивала жена, которую эта ночная возня тоже будила.

– Еще чего! – отвечая Егор. – А то я не знаю, когда собака бешеная!

Но жена не успокаивалась и просила Егора утром же посадить Дымка на цепь, а то она боится отпускать дочку гулять, вдруг Дымок ее укусит.

– Посажу, – обещал Егор.

Но утром Дымок вел себя смирно, ласкался и вилял хвостом, как будто и не было никаких ночных страхов. А потом вообще все наладилось, Дымок перестал лаять, а если иногда и вспоминал о том, что он все-таки собака, то лаял, как в старые добрые времена, звонко, с веселой радостью.

«И чего, дурачок, всю неделю с ума сходил?» – недоумевал Егор, еще не подозревая, что суета, в которую он был втянут последние дни, – лишь начало длинной цепи небывалых, можно сказать, событий, что против него уже составился заговор, в котором будут и противоборствующие силы, и кровь, и жертвы, и что первой жертвой станет именно Дымок.

В воскресенье после обеда Егор истопил баню. Уже можно было ломать веники, потому что троица прошла, а после Троицы лист держится крепко, и Егор сходил в лес и связал два свежих березовых веника. И хотя в сарае у него оставались еще прошлогодние, он давно соскучился по свежим. От них дух шел на всю баню, а главное, они были мягче и не так хлестались, как старые, когда выйдешь из бани и не поймешь, то ли парился, то ли тебя драли как Сидорову козу. Конечно, если париться для виду, как делают некоторые, то все равно, с каким веником идти, хоть с голиком, но Егор понимал толк в бане, парился истово, и ему было небезразлично, чем хлестать себя.

Сопровождать хозяина в пределах дома и деревни было для Дымка делом его собачьей чести, и он не мог допустить, чтобы баня готовилась без него. Пока Егор носил воду и нагревал котел, Дымок с деловым видом вертелся рядом и путался под ногами, но, видя, что хозяину не до него, решил наведаться к овинам на лугу. Там было полно мышей, а Дымок был не дурак набить себе брюхо на стороне, чем до глубины души возмущал Егора. Ладно был бы бездомным, а то и дом есть, и кормят, а все равно норовит подобрать что плохо лежит. Еще заразу какую подцепит. Но все попытки отучить Дымка от дурной привычки ни к чему не привели, и Егор плюнул на свои старания. Как плюнул и сейчас, обнаружив, что Дымка и след простыл, и догадавшись, куда его понесла нелегкая.

Закрыв дверь, Егор разделся, поплескал из ковшика на раскаленную докрасна каменку и полез на полок. Первый заход был для него всегда самым блаженным, и он хлестался до изнеможения, подбрасывая время от времени по ковшику, когда замечал, что пар достает не так, как сначала. Окатившись напоследок холодной водой, Егор пошел на улицу отдыхать. Баня стояла на самых задах, здесь никто не мог видеть Егора, и он сел на приступок, подстелив под себя веник.

День был жарким, но после пекла парилки этот жар казался прохладой. От реки дул ветерок, обвевая разгоряченное тело. Егор подставлял ему лицо и, как кот, жмурился от удовольствия.

Хорошо было вокруг. В синем небе с писком носились стрижи, над лугом порхали бабочки и летали стрекозы, а на березах вдоль улицы гомонили грачи. Хотя дом Егора стоял с краю, Егор не променял бы это место ни на какое другое. Чего еще надо? Все рядом, под боком – и распустившийся вовсю лес, и поля, и речка, от которой начинался луг, переходящий за деревней в пустоши. Когда-то на лугу косили, но постепенно сенокос отодвинулся дальше, луг зарос кустарником, и от прежних времен на нем остались лишь два овина. Они стояли здесь давно, Егор еще сопливым мальчишкой играл в них с друзьями-приятелями и ловил гнездящихся под крышами ласточек. В косовицу в овины по-прежнему складывали сено, но сейчас они пустовали, и только мыши вольготно чувствовали себя в прошлогодней сенной трухе.

Егор сходил в предбанник, свернул цигарку и опять сел на приступок, подумав при этом, что давно пора его обновить, доски стали совсем трухлявыми. Да и нижние венцы надо менять, баня-то сколько уже стоит, того и гляди завалится. Все руки не доходят, хотя бревна еще летом заготовлены и нужно только привезти их из леса. Но до зимы нечего и думать об этом: дорога – колдобина на колдобине. Подмерзнет, тогда и съездим.

Докурив, Егор раздавил пяткой бычок и поднялся с приступка, намереваясь сделать еще один заход в парилку, да так и остался стоять. То, что он увидел, повергло его в совершенное изумление: от овинов к бане мчался сломя голову Дымок, а за ним – Егор не поверил своим глазам – гнался на махах самый настоящий волк! Изумление Егора еще больше усилилось, когда он разглядел его – это был тот самый, которого он уже дважды видел на болоте.

Опешив от неожиданности, Егор продолжал смотреть на все как бы со стороны, словно это не за его собакой гнался неведомо откуда взявшийся здесь волк. А положение на лугу складывалось трагическое. Дымок отнюдь не был гончаком и не мог соперничать в беге с волком, который весь был предназначен для погонь и должен был вот-вот достать собаку. Дымка пока спасало одно: его гнал ужас, вселявший в несчастного пса силы, но их могло не хватить на такую скачку.

До бани оставалось не больше ста метров, и Дымок, наверное, уже уверился в спасении, но тут из кустов наперерез ему выскочил другой волк, поменьше, в котором Егор тотчас распознал волчицу.

Дымок оказался в «клещах». Это была самая настоящая засада, какую сплошь и рядом волки используют на своих охотах, когда один гонит, а другой поджидает жертву где-нибудь в укрытии. Спасения в таких случаях нет, потому что загнанный не успевает даже понять, что произошло.

Не понял этого и Дымок, а волчица рассчитала все точно. Прыгнув, она сбила Дымка с ног, сзади налетел второй волк, и Дымок завизжал, но визг сразу же оборвался и перешел в хрип.

И только тут Егор опомнился и осознал, что происходит нечто небывалое: на его глазах волки режут его собаку, а он стоит пень пнем. В руках был только веник, но это не остановило Егора. Закричав во все горло и, как дубину, подняв веник над головой, он кинулся спасать Дымка. Волки, увидев бегущего к ним человека, бросили собаку и скрылись в кустах, но, когда Егор подбежал к бившемуся на траве Дымку, он увидел, что помогать тут бесполезно: шея пса была располосована как ножом, живот разорван. Дымок еще хрипел, но то была агония.

Постояв над собакой, Егор пошел обратно к бане и увидел жену. Испуганная и бледная, она смотрела на него как на сумасшедшего.

– Ты что, Егор?!

– Дымка волки зарезали!

– Господи! – сквозь слезы проговорила жена. – А я думала, с тобой что. Как ты закричал, у меня ноги так и подкосились, еле добежала.

– Ну ладно плакать-то, – сказал Егор. – Принеси-ка лучше лопату, надо Дымка зарыть.

Жена пошла к дому, но по дороге обернулась:

– Ты грех-то хоть прикрой, бегаешь голый. Увидит кто, растрезвонит по всей деревне.

Отправив жену с дочкой мыться, Егор по привычке лег полежать. Он всегда лежал, а то и спал час-другой после бани, и, хотя сегодня она не удалась, давным-давно заведенный порядок взял свое.

Укрывшись полушубком, Егор лежал, надеясь, что подремлет хоть немного, но привычного спокойствия не было, мысли вертелись вокруг одного – что же за невиданный случай приключился сегодня?

Если бы Егору кто-нибудь рассказал о таком, он счел бы это брехней, охотничьей байкой, но это произошло с ним, а потому требовало объяснения. В том, что волчье нападение было не случайным, а заранее подготовленным, Егор нисколько не сомневался, но не находил причин для этого. Что плохого сделал Дымок волкам? Он и в глаза-то их никогда не видел, а уж тем более ничем не насолил им. Однако – разорвали. А до этого, видать, караулили, к дому подходили – то-то Дымок и лаял. Но опять же спрашивается: для чего караулили? Конечно, волк при случае от собачины не откажется, но охотиться за собакой у всех на виду не будет. А тут охотились, засаду сделали. Но не для добычи, это точно. Если бы для добычи, не стали бы рвать, унесли. А эти кинули – вроде бы расправились за что-то, и дело с концом. Но за какие такие грехи расправляться-то? Ведь ничего не сделал Дымок этим самым волкам, ничего!

Егор встал, принес с моста крынку с молоком, не отрываясь, выпил половину. Катавасия с Дымком получалась интересная. С одной стороны, у волков не было никакого резона охотиться за ним, а с другой – получалось, что они глаз с него не сводили. И выпустили-таки кишки.

И тут у Егора мелькнула догадка: а что, если волки мстили? До сих пор он не верил в такие басни, хотя и слышал об этом от многих охотников. Но мало ли какие небылицы ходят по деревням. Поживешь – чего наслушаешься. Говорили же о Мироновой бабке, что она, дескать, ведьма и это можно проверить, нужно лишь подследить, когда она пойдет за чем-нибудь во двор. Тогда и надо воткнуть над дверным косяком нож, и бабка ни за что не выйдет со двора, потому что у ведьм нет силы против ножа.

Егору было лет тринадцать, когда он решил выяснить, ведьма Мирониха или нет. Но идти на такое дело одному было страшно, и Егор взял в помощники братьев Платоновых. Братья должны были стоять на карауле и в случае чего крикнуть: «Шуба!», что означало опасность, а Егор брал на себя главное – воткнуть нож. Он так и сделал, и потом с замиранием сердца ждал, выйдет старуха со двора или начнет просить, чтобы ее выпустили, – это и должно было показать, что она ведьма.

Затея провалилась с треском. Мирониха вышла со двора как ни в чем не бывало, а заодно прихватила с собой и нож. С тех пор Егор не верил ни во что, что не подтверждалось опытом, и, когда ему рассказывали какую-нибудь загадочную историю, спрашивал, видел ли ее сам рассказчик или говорит с чужих слов. И всегда выяснялось, что никто ничего не видел, но знает об этом от верного человека, который-де врать не будет.

Не верил Егор и в мстительность волков. Слава богу, он охотился на них не первый год, разные случаи бывали, но чтоб волки стращали? Волки могли злить и даже выводить из себя, потому что были умны и хитры и требовали неотступного внимания, но они не могли угрожать – это Егор затвердил как азбуку. Но тогда что же? Почему волки, которых он всегда презирал за трусость, ни с того ни с сего разорвали его собаку? Или разговоры о волчьей мстительности не сказки?

Похоже, что так оно и было, и стоило лишь согласиться с этим, как все непонятное вполне объяснялось, обнаруживались и причины, и следствия. Волкам было за что мстить – за выводок. И кому мстить – Егору. Вина же Дымка заключалась лишь в том, что он жил в доме ненавистного им человека. Но из этого вытекали вещи, по мнению Егора, совсем уж несуразные. Если Дымок расплатился за чужие грехи, то кому-то придется расплачиваться за собственные. А кому? Так дураку ясно – Егору. Ведь волки, надо думать, на полпути не остановятся.

Но тут Егор разозлился. Не остановятся? Еще как остановятся! Попробуют картечи – дорогу в деревню забудут. И за Дымка еще наплачутся.

Жене Егор ничего не сказал о своих подозрениях. Скажешь – потом сам не рад будешь. Начнутся всякие бабьи страхи и надоевшие разговоры о том, что давно надо бросить эту охоту, что самостоятельные мужики ею не занимаются, что Егора никогда не бывает дома, вечно он носится по своим лесам да болотам и когда-нибудь добегается. И снова будет рассказано о прадеде Тимофее, который ушел однажды в этот самый лес да и доныне все ходит где-то. Всей деревней искали, а толку? Был человек, и нет его, испарился. Нет уж, лучше помалкивать. Кто его знает, как там на самом деле с Дымком. Может, перебежал он все же волкам дорогу, вот они и посчитались. И нечего раньше времени поднимать панику, а надо заводить другую собаку. Как-то пусто стало без Дымка.

А между тем лето поворачивало на осень. Не успели и оглянуться, как подоспел сенокос, а там и уборка навалилась. Рабочих рук не хватало, и, чтобы управиться до непогод, работали от зари и до зари и, уходившись за день, валились спать как мертвые. Один за другим гасли огни в избах, умолкали звуки, и только лай собак возвещал темным окрестностям, что лают они не на пустом месте, а во дворах земного поселения.

За работой забылись события, которые еще недавно казались важными и живо обсуждались на деревенских крыльцах и завалинках. Теперь они пустовали. Лишь бессонные деревенские деды выкуривали на них цигарку-другую и снова забирались на печи, чувствуя себя еще более одинокими среди беспредельной тишины и темноты.

Забылся случай и с Дымком. Волки никак больше не проявляли себя, и Егор окончательно утвердился в мысли, что все слухи о них как были брехней, так брехней и останутся.

Но не дожили и до осени, и Егор сделал неожиданное открытие: волки по-прежнему следили за домом. В нем теперь оставались только Егор с женой, а дочка вот уже месяц жила у бабок. За ней требовался присмотр, а ни Егора, ни жены по целым дням не было дома. Все время в поле. Там и обедали, а вернувшись, ужинали на скорую руку и ложились спать – уставали за день сильно.

В ту ночь Егор, как всегда, спал без просыпу и с трудом очнулся от толчков жены.

– А? – сказал он, думая, что уже утро и надо вставать и собираться на работу. Но в избе было темно, лишь лунная дорожка тянулась наискосок от окон к печке.

– Егор, а Егор, – шепотом сказала жена, – никак в окно кто-то стукнул.

Егор приподнялся на локте и посмотрел на окно. Оно было задернуто двумя половинками занавесок, доходившими до форточки; сверху спускалась занавеска покороче, оставлявшая в окне неширокую щель, в которой виднелось лиловое ночное небо. Ветерок шевелил листву сирени в палисаднике, и кроме этого привычного шороха Егор ничего не слышал.

– Вечно чего-нибудь придумаешь, – сказал он недовольно, готовясь снова лечь, но тут до его слуха донесся непонятный, но явственный звук. Словно дотронулись до стекла, и оно чуть слышно задребезжало.

Жена испуганно ухватилась за Егора, но он отстранил ее и спрыгнул с кровати. Бесшумно ступая по половикам, подошел на цыпочках к окну. Звук, настороживший его, не повторялся, но Егор обостренным чутьем чувствовал, что за окном кто-то есть. Стараясь не делать резких движений, он осторожно раздвинул занавески и чуть не отпрянул от окна: из-за стекла, освещенный луной, на него в упор смотрел волк. Встав передними лапами на завалинку, зверь всматривался в темную внутренность избы, словно желая удостовериться, пустая она или нет. Лунный свет отражался от стекла, и волчьи глаза горели жутким зеленоватым огнем.

Егор был не из трусливого десятка, да и лесная жизнь приучила его не пугаться неожиданностей и внезапных встреч, но сейчас он почувствовал, как по спине у него побежали мурашки. Чего-чего, но чтобы столкнуться с волком вот так, нос к носу, да еще у себя под окнами – этого Егор предвидеть не мог.

Несколько секунд волк и Егор смотрели друг на друга. Неизвестно, разглядел ли волк человека в темной избе, но раздвинутая занавеска наверняка спугнула его. Он спрыгнул с завалинки и, перескочив через ограду палисадника, исчез в темноте.

Егор не рассмотрел зверя как следует, но все же ему показалось, что это был не тот волк, который гнался тогда за Дымком. Окно низкое, и если бы тот встал на завалинку, достал бы до форточки. А нынешний ростом не вышел, еле дотянулся до середины окна. Волчица?

– Ну что там, Егор? – окликнула из темноты жена.

– Да нет никого, со сна тебе почудилось, – ответил Егор, стараясь говорить спокойно. Он не хотел, чтобы жена узнала правду. Узнает – ни за что не станет жить в доме, уйдет к матери.

– Так ведь стучали, сам же слышал!

– Мало ли что слышал! Ветер, должно.

Егор прошел в чулан, выпил полковшика воды и вернулся к жене.

– Спи давай, – сказал он, обнимая ее. – А то так и будем колобродить всю ночь.

Утром, перед работой, осмотрев завалинку и землю под окнами, Егор сразу обнаружил волчьи следы. Они были небольшие, и он подумал, что, наверное, прав: ночью приходила волчица. Теперь все встало на свои места. Волки не успокоились и шастают прямо под окнами. Но что еще задумала эта треклятая волчица? Уж не до него ли добирается? Как будто он Дымок, которого можно подкараулить в кустах. Как же, держи карман шире! А вот тебя, стерва, подкараулить следует. Не хватало, чтобы какие-то волки, которых он переловил и перестрелял невесть сколько, бегали у него под домом!

Итак, война была объявлена, и Егор был готов к ней, но одно обстоятельство его все-таки тревожило. Начнется сезон, и придется целыми днями мотаться по лесу, а черт ее знает, на что способна эта ненормальная волчица. Раз не побоялась сунуться под самые окна, может и почище номер отчудить. Не дай бог, положит глаз на жену или дочку. Их же не заставишь сидеть дома как на привязи. У жены хозяйство, за тем сходи, туда сбегай, а дочке гулять надо. А ну получится как с Дымком? От таких мыслей Егор распалялся, но поделать ничего не мог. Лето. Не схватишь ружье и не побежишь в лес отыскивать волков. Ночью все кошки серы, а летом что ни волк, то оборотень. То пнем прикинется, то кочкой обернется. Вокруг да около ходит, а никаких тебе следов: и мох, и травка, и кустики – все выпрямится, и не угадаешь, где прошел серый и куда направился.

Только снег мог помочь Егору, но до зимы было далеко, и он, пока суд да дело, попробовал подкараулить волков на засадах, чем сильно удивил жену, которая решила, что Егор окончательно спятил со своей охотой. Она не помнила, чтобы муж охотился по ночам, а тут, что ни ночь – ружье на плечо, и до утра. Может, она в конце концов и заподозрила бы, что дело не чисто, но Егора выручило неожиданное обстоятельство: на неделе в сарай забрался хорек и утащил курицу, и это дало Егору полное право заявить, что, если хорька не выследить, он разорит весь курятник. А поскольку хорь ворует ночью, то ночью его и надо ловить. Все выглядело правдоподобно, и Егор со спокойной совестью поджидал волков то у бани, то на огороде, то возле сарая. Поведение волчицы показывало, что она очень озлоблена, а в озлоблении любой, хоть зверь, хоть человек, теряет голову и решается на крайности.

Но волчица больше не приходила. То ли чуяла затаившегося человека, то ли и думать обо всем забыла, но только и Егору надоели ночные вылазки. Черт с ней, с дурой, сказал он. Не пришла, и не надо. Ей же лучше: повстречаемся на узкой дорожке – ног не унесет.

…Воспоминание о жене словно бы согрело Егора. И вообще он заметил, что уже не так холодно, как раньше. Это его обрадовало, он подумал, что мороз, должно быть, послабел, и теперь ждать будет легче. Плохо было другое: Егора неудержимо тянуло в сон, и он боялся не совладать с собой и свалиться во сне с дерева. Так хотелось спать лишь после целого дня хождения по лесу, когда усталость наваливалась, как ночью постен. Но с чего было уставать сегодня? Пешком не шел, ехал, а здесь только штабель и откопал. Даже погрузиться не успел – эти вот падлы не дали. Лежат, ждут. Не нажрались за всю осень. Чай, целую телегу схарчили всякой дохлятины, а все, как клячи, тощие. Тьфу!

Егору только показалось, что он плюнул, на самом же деле замерзшие губы не сложились, как надо, и плевок повис на подбородке, с которого и так уже свисали сосульки. В сосульках были и усы, и брови, но Егор не замечал этого. Его почему-то очень возмутил вид тощих волков, словно это было сейчас самым главным. Утробы ненасытные! Всю осень таскал вонючкам приваду, жрали, сколько хотели, а все не впрок. Тьфу!..

Привады осенью потребовалось и вправду много.

Кончался сентябрь, а с ним кончались и полевые работы, и можно было отдохнуть и отоспаться, но у Егора и теперь каждый день был на счету. До снега оставалось месяц-полтора, и нужно было успеть привадить волков к тем местам, где зимой Егор собирался ставить капканы. Приваживание – все равно что пахота: не вспахал – не посеешь и не пожнешь, не привадил волков с осени – зимой останешься с пустыми руками. Вот и приходилось чуть не каждый день разбрасывать на волчьих тропах приваду – дохлых овец или телят, а то и зайцев, если ничего другого не было.

Мяса требовалась уйма, и Егор добывал его, где только мог, где случался падеж скотины – и у своих деревенских, и в других деревнях, и в районном ветпункте, куда привозили всякую животину для вскрытия.

Но самым доходным местом был мыловаренный завод. Там в длинных сараях стояли большие чаны, под которыми всегда горел огонь. Мыло варили из дохлых лошадей, и весь пустырь, на котором размещался завод, был завален лошадиными костями и черепами. На них кучами сидели молчаливые вороны.

До завода было семь километров, не ближний свет, зато мяса там всегда хватало. Мыловары, в основном мужики в возрасте, похожие в своих фартуках на мясников, встречали Егора радушно и, не скупясь, оделяли кониной. Они уважали Егора за то, что он занимается таким опасным, по их мнению, делом, и расспрашивали его про все, что касается волков, не забывая при этом подбрасывать под чаны дрова и пробовать на готовность мыло – густую черную жидкость, которая вполне сгодилась бы в аду в качестве смолы для грешников. Пробу снимали просто: один из мыловаров окунал палец в чан и пробовал варево на язык, после чего и объявлял, готово оно или нет. Егор не был особо брезгливым – свежевать убитых волков тоже кое-что значило, но даже его передергивало, когда он наблюдал за процедурой. Здесь требовалась особая закалка.

И все же иногда падали не хватало – стая в семь волков могла съесть за один присест и центнер, и тогда Егор стрелял зайцев и ворон. На безрыбье и рак рыба, а волкам все равно, что жрать, было бы побольше.

Работа была тяжелая и грязная, но зато Егор, осматривая время от времени приваду, радовался, видя, что волки вошли во вкус и угощаются регулярно. Это сулило удачу зимой: как бы звери ни осторожничали, голод погонит их к знакомым местам, где они привыкли находить пищу, а тут как раз и капканы. Правда, здесь многое зависело от вожака. Стреляный, тертый волк не подпустит стаю к приваде, пока не убедится, что она безопасна. А в стае, которую держал на примете Егор, хозяйкой была, конечно, волчица. То, что она сейчас ела приваду вместе с другими, еще не уравнивало ее с ними. Сейчас у привады не было капканов, и волки знали об этом. Зимой все изменится. Зимой волк, прежде чем подойти к мясу, семь раз отмерит. И если поставишь капкан кое-как, на скорую руку, он его не только найдет, но и помочится на него – на, дурак, получай, коли не умеешь ставить.

Именно к такой ядовитой породе принадлежала и волчица, и Егор понимал, что зимой у него легкой жизни не будет.

В тот год ожидание зимы извело Егора. Волчьи выходки не на шутку разозлили его, и ему не терпелось поскорее взяться за дело.

Но погода выделывала кренделя. Снег выпал после Покрова, и Егор было засуетился – ранняя зима была не в диковинку, но старики по каким-то своим приметам определили, что снег долго не пролежит. И верно – ударила вдруг оттепель, и все развезло.

Октябрь и ноябрь – эти месяцы Егор не любил. В октябре дожди и грязь, в ноябре и того хуже – ветер до костей и тоска зеленая. Нигде ни листика, деревья черные, будто сгнили на корню или обуглились. Лишь на дубах листья еще держатся, гремят, как жестяные.

И все же зиме уже не было удержу, снег должен был вот-вот лечь намертво, и, чтобы не прозевать срок, Егору оставалось сделать последнее дело – подготовить капканы. Их у него было десятка полтора, и все требовалось очистить от летней смазки и выпарить так, чтобы ни один волк потом не учуял в них ни запаха железа, ни тем паче человеческого духа. Всякий охотник готовит капканы к сезону по-своему, у каждого есть для этого свои хитрости и секреты; был свой способ и у Егора. Придумал он его не сам – кое-что показал еще дед, кое-чему научили другие охотники.

Перво-наперво Егор сделал щёлок – развел в воде золу и прокипятил в нем капканы, чем избавился от всякой смазки, какая только на них была. А чтобы истребить всякий запах, Егор загрузил капканами, как капустными кочанами, кадку, нарубил туда веников и сосновых веток и залил все кипятком. Продержав кадку закрытой целую ночь, он сложил затем капканы в холщовый мешок и спрятал их под крыльцо.

Там они и должны были лежать до снега, и никто не смел дотрагиваться до них, иначе всю работу пришлось бы делать заново.

Снег наконец-то выпал, морозы и ветер подсушили его, и Егор поставил капканы. В двух местах – с краю болота и на старой вырубке. Привада лежала и там и там, но где повезет – это уж как судьбе взглянется. Оба места были подходящи – вроде и лес, но не чащоба, не глухомань. В глухом лесу волки не очень-то идут на приваду, там, как говорится, из-за деревьев леса не видно, а зверям надо осмотреться. Пока не осмотрятся – не подойдут. Иной раз и три, и четыре дня принюхиваются, прежде чем решатся.

Егор проверял капканы каждый день, но всякий раз они были пустыми, и первый волк поймался лишь через неделю. Он угодил в капкан задней лапой, а когда волки попадаются так, они уходят далеко, хотя к капкану привязана для тяжести чурка. Далеко ушел и этот, но Егор разыскал его по следу, застрелил, снял шкуру, а тушу приволок на старое место – чем не привада? Волки едят все без разбора, им что конина, что свой брат волк – только давай. Еще и подерутся при дележке, и, глядишь, в суматохе какой другой попадется.

Но с другим получилась оказия. Придя на место, Егор нашел в капкане лишь отъеденную лапу, а на снегу – кровь и клочья шерсти. Картина была понятной: попавшего в капкан разорвали. Такое среди волков в обыкновении, особенно когда они приходят к приваде всей стаей. Тут без грызни не обходится, каждый старается отхватить кусок побольше, и в этой голодной жадности волки беспощадны. Но попавшего в капкан разрывают не только с голодухи. Мстят за то, что попался, чтобы другим была наука, чтобы жили и помнили: прибился к стае – гляди в оба, на рожон не лезь. А полез – получай по заслугам.

Но эти правила – волчьи, и Егору они никак не подходили. Не для того он уродовался всю осень с привадой, чтобы из-за волчьей прихоти лишаться своей законной доли. А вот лишился, пятьсот рубликов улетели в трубу. Фу – и нету. Хорошо, если дальше пойдет без осечек, а пока что сплошное расстройство: дома на правиле сушится всего одна шкура, от другой остались рожки да ножки, а остальные пять по лесу бегают.

Эти «остальные» были у Егора как кость в горле. Канитель с ними могла растянуться на всю зиму, а тут, как назло, домашние дела подпирали. И то нужно сделать, и пятое, и десятое, но больше всего забот было с баней. Она могла завалиться в любой день, а бревна для нее так и лежали в лесу, и привезти их оттуда было волокитным делом. Пока лошадь выпросишь, пока съездишь. За одну поездку все не привезешь, а на два дня лошадь никто не даст, значит, жди до следующего раза. А это – и думать нечего – неделя. Хуже нет откладывать налаженное дело, но и от хозяйства никуда не денешься, и Егор решил в первое же воскресенье съездить за бревнами. Ничего за неделю не случится, свет клином не сойдется, волки не разбегутся, а тянуть с бревнами дольше нельзя.

Не представлял…, не понимал,

Хоть часто вглядывался в лица,

Что это будет как обвал –

Твой встречный взгляд…, твой взгляд Волчицы.

Стекала улица - река

К моим ногам чужим прощеньем,

И рисовали берега

Тебя на окнах отраженьем.

Через размыленность стекла,

Сквозь водопады дождевые,

Ты неожиданно вошла

В мой мир, где мы еще чужие…

Коснулась тканями плаща,

Я это в памяти отмечу,

Когда как всплеск, из-за плеча

Рванулся взгляд твой мне навстречу.

Такой лазурью обожгла,

Такой улыбкой опалила –

Как в зеркала - глаза в глаза,

Где волчья суть и волчья сила!

Зрачок сужался и дрожал,

Роняла осень позолоту,

Я был сильней - поцеловал:

Волчица вышла на охоту?

Не одиноко средь людей?

Они же все другого толка…

Я стану ближе и родней,

Когда во мне увидишь Волка!

Легла ладонями на грудь,

И запах стаи узнавая,

Шептала мне: Когда-нибудь…

Сейчас нельзя. Сейчас - чужая…

Промок асфальт до отраженья

Под желтым всхлипом фонарей,

И показалось на мгновенье –

На листьев плоские узоры

Ложился дождик, словно взвесь…

В каком окне вздохнули шторы? –

Я здесь…

И тишина плащом шуршала,

Слоился воздух слюдяной,

Кому опять ты прошептала? –

Обняли сумерки за плечи,

И словно дрогнула свеча,

Когда спросил я в этот вечер –

Какой нечаянной звездою

Ты опустилась в этот мир?

Заплакал кто-то надо мною –

А я стоял под фонарями

И в листопадной маяте

Искал замерзшими губами –

Сильнее дождь стучал по лужам,

Беззвучно тлела сигарета,

Мне осень возвращала вновь

Мою, потерянную где-то –

А ты умеешь шить?

А ты умеешь шить суровой ниткой?

Давай скроим с тобою паруса –

Не думая - последнею попыткой

Начнём все заново, как с чистого листа…

И стрелки на будильнике вернутся

По кругу к абсолютному нулю,

И, в общем-то, останется проснуться

За триста лет, в каком-нибудь порту.

Приладим паруса на бригантину,

Наймём команду из лихих бродяг,

И выйдем в море, (лишь бы ветер в спину),

Подняв на рее флибустьерский флаг!

Я буду капитаном и при шпаге,

И вглядываясь вдаль из-под руки,

Доверю синеглазому салаге

Искать на горизонте корабли.

Догоним “золотые” галионы

И, в абордажный сваливаясь бой -

За звонкие реалы и дублоны

Испанцы нам заплатят головой!

У ног заплачет юная графиня,

Склонюсь над ней, оценивая “приз”,

И скажет юнга: “Господи… богиня!”

А я отвечу: “Отведи-ка вниз.”

Я буду в её жизни самым первым,

Мальца поставив стражем у дверей,

И станут через стоны бить по нервам

Мальчишкины рыдания о ней…

С утра щенок получит в назиданье

Затрещину, по сжатым в нить, губам,

Но вымолит, негодный, обещанье,

Что девочку команде не отдам…

Скитаясь по Карибским перекрёсткам,

Рискуя жизнью, (что ж, такой удел!)

Я как-то неожиданно и хлёстко

Пойму вдруг, что к мальчишке прикипел…

Достанутся нам рубленые раны,

В отметины от пуль - морская соль,

И “жирная” добыча - караваны,

И свет звезды по имени Алголь…

Но старости пиратам не дождаться

И, прерывая смену славных дней,

Нам выпадет смертельно огрызаться

В капкане королевских кораблей.

Сбивая мачты, парус выжигая,

В упор ударит бортовой заряд,

И я скажу, салагу обнимая:

А знаешь, парень… ты мне был как брат!

А он собой осколки собирая,

Меня закроет из последних сил –

А жаль, ты не узнаешь… я какая…

А ты всегда… моим любимым был…

Я обычным человеком быть устал –

Вы в мои ладони влейтесь волшебством.

Пусть по венам растекается стекло,

Дайте взгляду окунуться в глубину,

Чтобы сердце стало хрупким и смогло,

Затаив дыханье, слушать тишину…

Став прозрачным, отыскать в себе следы –

Свет улыбки и ожоги твоих глаз,

Потому что зазеркалье - это ты…

Потому что ты в душе моей сейчас!

И любуясь в отражение свое,

Только пальцами дотронешься стекла,

Ты почувствуешь дыхание мое

И не вырвешься уже из волшебства.

И уколется, и вздрогнется в груди

Птица-сердце… и зальется соловьем.

Самым сладким будет яд моей любви,

Когда мы с тобой останемся вдвоем…

Когда ты ко мне, хорошая, придешь,

Когда выпустит меня зеркальный плен,

Даже если волшебства святая ложь

Мою душу заберет себе взамен…

Потому что мне покажут зеркала,

Рассыпаясь льдом под ноги мои в крошь -

Мое сердце из хрустального стекла

Ты когда-нибудь небрежно разобьешь…

И убаюкивать

И убаюкивать печаль…

И перекладывать построчно…

И удивляться - как неточно

Сюда вписалось слово “жаль”…

И укрываться тишиной,

И зло срывать на каждом звуке,

И, лишь, в глухом сердечном стуке

Искать бессмысленный покой.

И слов звучанье разлюбить,

И мрачно сплевывая в ноги,

Признаться, что стихи убоги,

И не имеют права жить…

Прижаться к влажному стеклу,

И кожи пламя остужая,

Твердить ему - она чужая!

Но без нее я не могу…

Перекурить. Потом опять

Переитожить все, что можно,

Из жизни вычеркнув безбожно

Способность что-то понимать…

И через сумеречный звон,

Квартиру вымеряв шагами,

Понять, что стали мы врагами –

Я и безмолвный телефон…

Не раздеваясь, лечь в кровать,

Спускаясь в шорохи планеты,

И верить сну, в котором - Где ты?

Я не хочу тебя терять!

В твоих ладонях - пластилиновым,

В твоих горячих - словно воск,

И запахом волос жасминовым

Дуреет обнаженный мозг.

Еще попыткою оскалиться

Сопротивляюсь колдовству,

И вою, потому что каяться

И не хочу… и не могу!

И зафлажковано отчаянье –

Вперед, назад ли… всюду боль;

И алый парус рвет нечаянно

Прикосновением Ассоль…

Сминая панцири картонные,

В живое проникает сталь;

Твои глаза… глаза бездонные,

В которых гибнет Персиваль.

Да не строкой ли обозначено –

По снегу красные следы!

И сжато пальцами, и схвачено

Сердцебиение в груди…

Просторы заперты границами,

И бьют капканы по ноге

Твоими черными ресницами,

И мясом в ласковой руке…

Все, что знаю

Все, что знаю о тебе –

Все, что выдумано мной –

Губы близкие твои –

Не целованы они –

А в глазах твоих больших –

В черном омуте зрачков –

И лететь в них выше птиц –

И росу с ладони пить –

Васильками прибирать –

И туманом укрывать –

Засыпая, слышать твой –

И с упавших звезд лучи –

И сиреневый закат –

Лунных тропок серебро –

В кольца,

И сердца сплести в одном –

И чтоб только на двоих –

Чтоб в плену любимых рук –

Чтоб под ветром ледяным –

Улыбнешься грустно мне –

В моем сердце нет тебя…

Ему так нравилось

Ему так нравилось смотреть в ее ладошки

И рисовать снежинки на руке,

Мороженым кормить из чайной ложки

И проводить губами по щеке…

Усаживать на сжатые колени

И, наслаждаясь хрупкостью тепла,

С волос ее вдыхать озноб сирени,

А с кожи - запах трав и молока…

Пушить своим дыханием ресницы,

И отражаясь в капельках зрачков,

Рассказывать смешные небылицы

Из жизни неприрученных волков.

И улыбаться каждому вопросу,

И взлету удивленному бровей,

И языком по маленькому носу –

А ты поверила? Вот глупый воробей!

И прижимать, и замирать навеки,

И не дышать - когда ты здесь, зачем?

Сегодня он и крылья, и доспехи

Снимает, оставляя насовсем.

Рисует, открывает и целует

Неведомый и ненаглядный мир,

А в небе, потеряв ее, тоскует

Влюбленный и несчастный Альтаир…

Нетороплива мельница

Нетороплива мельница судьбы,

И жернова стираются со скрипом,

И забирает полночь наши дни

Со стоном, придыханием и всхлипом.

И мелятся сомнения мукОй,

И рассыпая память по сусекам,

Не золота горстями - шелухой

Мне выпало расплачиваться с веком.

Осталась неизменной пыль дорог,

И Солнце с непогодой чередуя,

Давным-давно шагнулось за порог,

Да от него никак не отойду я…

Ни странником, ни рыцарем - никем

Из юных предпочтений мне не сталось,

Я веку оставляю список тем,